«Воспоминания» Анастасии Цветаевой содержат немало золотых крупиц памяти. Машинописных вариантов, редакций сохранилось несколько. Единые по сути, в деталях они разнятся. Несходства – следствие того, что текст является при хроникальной документальности еще и, бесспорно, художественным произведением. Большой же объем текста служил препятствием к полной публикации и в давнем 1971 году, когда вышло первое издание в издательстве «Советский писатель», та же причина служит камнем преткновения и сегодня. На страницах, не бывших в печати, находим ценнейшие свидетельства. Так в 8-ой части, в главе 6, где говорится о лете 1908 года в Тарусе, обнаруживается два фрагмента неизвестного юношеского стихотворения Марины Цветаевой. Интересно, что Марина Цветаева пишет от первого лица в мужском роде. Известный цветаевед Е. И. Лубянникова свидетельствует, что начальные строки стихотворения Анастасия Ивановна ей когда-то приводила.
Анастасия Ивановна, вспоминая о том, как писалось сестрой стихотворение «Лесное царство» («Ты — принцесса из царства несветского»), ей посвященное, входящее в сборник «Вечерний альбом», (1910) приводит первоначальный, отброшенный потом вариант окончания: «Хорошо над костром догорающим / Декламировать нежно стихи…» Нет, Марина переменила: «Говорить о закате — стихи». И сразу затем она пишет, продолжая вспоминать поэтические строки: «Вот, еще это, Маринино:
Аллеи дремали задумчивым сном,
Мы ехали парком вдвоем,
Белела дорога, чернели кусты,
Дрожали на клумбах цветы…
О, как чудно она ему ответила, на его: «Вдвоем или снова одна?»
…И ждал я ответа, томительно ждал,
С тоскою секунды считал.
И билося сердце тревогой в груди,
«Свобода — дороже любви!»
Свобода — великий, святой властелин»…
Я ехал по парку один.
Вот этого восторга так ответить не поймут ни Миша, ни Люда, ни Лера? Она про это не говорит! Аня, Галя! Ну Марина, конечно, Драконна… И Эллис! О, они да! Толя? Я не знала. Нет, не поймет, наверное – он так любит свою семью… И в сладкой печали, которая душит, выкристаллизуется все яснее – мечта: умереть до всего! Молодой».
О чем же было это позабытое юношеское стихотворение Марины Цветаевой? Двое едут аллеями парка верхом, на лошадях, он и она. Далее был не сохранившийся в памяти мемуариста стихотворный фрагмент, в котором содержался вопрос его к ней – «Вдвоем или снова одна?» Он предлагает ей быть «вдвоем». Далее следует объяснение. Признание в любви. И, ответом, ее отказ – «Свобода дороже любви». Печален заключительный аккорд – герой едет по парку уже один. Они расстались.
Романтика юности и гимн свободе! Вспоминается строка из поэмы «Чародей», посвященной другу-поэту Эллису, — «О, никогда не выйдем замуж, / Скорей умрем!»…(МЦС т. 3, с 7). В 1909 году Марина Цветаева напишет: «Ах, вы не братья, нет, не братья! / Пришли из тьмы, ушли в туман… / Для нас безумные объятья / Еще неведомый дурман. («В чужой лагерь» МЦС т. 1, с. 68).
Стихотворение, конечно, было сопряжено с увлечением М. Цветаевой другом ее ранней юности, Петром Юркевичем, с которым они общались, катались на лошадях в имении семьи Юркевичей, Орловке. Находилось оно в Чернском уезде, Тульской губернии (ст. Скуратово), принадлежало— матери П. Юркевича, Александре Николаевне Юркевич (1865 — 1934). Туда М. Цветаева, с разрешения отца, приехала погостить летом 1908 года. Общалась там и со своей подругой Соней Юркевич, бывшей соученицей по гимназии. Дружила с их братом, Сергеем Юркевичем, но его тогда не было в имении.
Строка «Свобода дороже любви!» напоминает о смелых строках из письма М.Цветаевой П. Юркевичу 28 июля 1908 г.: «Петя, Вы вот умный, смелый, чистый, скажите — чем нужно жить? Если жить чувством, порывом — какое право мы имеем тогда обвинять Санина? Делить порывы на добрые и злые слишком рассудочно и скучно. Выходит какая-то добродетель на постном масле. Выходит т<а>к: или постоянно следить за собой, держать себя в своих руках, или жить по голосу сердца, называя добрым то, что искренно, будь это хоть та же ненавистная саниновщина».(МЦС т. 7 с. 722).
Тут пассаж о свободе. В нем упомянут аморалист Санин, из одноименного романа М. Арцыбашева «Санин»(1907), которого, как образное воплощение вседозволенности, отвергали сестры Цветаевы, как и П. Юркевич.
О свободе тогда же она говорит и в другом, недатированном письме, написанном осенью 1908 года тому же адресату: «Красота, свобода — это мраморная женщина, у ног к<отор>ой погибают ее избранники. Свобода — это золотое облачко, к к<оторо>му нет иного пути кроме мечты, сжигающей всю душу, губящей всю жизнь. Ит<а>к, бороться, за недостижимую свободу и за нездешнюю красоту я буду бороться в момент подъема. Не за народ, не за большинство, к<отор>ое тупо, глупо и всегда неправо. Вот теория, к<отор>ой можно держаться, к<отор>ая никогда не обманет: быть на стороне меньшинства, к<отор>ое гонимо большинством. Идти против — вот мой девиз! Против чего? спросите Вы. Против язычества во времена первых христиан, против католичества, когда оно сделалось господствующей религией и опошлилось в лице его жадных, развратных, низких служителей, против республики за Наполеона, против Наполеона за республику, против капитализма во имя социализма (нет, не во имя его, а за мечту, свою мечту, прикрываясь социализмом), против социализма, когда он будет проведен в жизнь, против, против, против!» (МЦС т. 7 с. 730).
М. Цветаева потянулась к юноше-студенту. Искренний порыв ее, однако, не был принят. Он писал ей на следующий день после отъезда из Орловки 21 июня 1908 г.: “Марина, Вы с Вашим самолюбием пошли на риск первого признания, для меня совершенно неожиданного, возможность которого не приходила мне и в голову. Поэтому отвечать искренне и просто на Ваш ребром поставленный вопрос если бы Вы знали, как мне трудно. Что я Вам отвечу? Что я Вас не люблю? Это будет неверно. Чем же я жил эти два месяца, как не Вами, не Вашими письмами, не известиями о Вас? Но и сказать: да, Марина, люблю… Не думаю, что имел бы на это право. Люблю как милую, славную девушку, словесный и письменный обмен мыслями с которой как бы возвышает мою душу, дает духовную пищу уму и чувству. Если бы я чувствовал, что люблю сильно, глубоко и страстно, я бы Вам сказал: люблю, люблю любовью, не знающей преград, границ и препятствий…» («М. Цветаева Письма к П.Юркевичу (1908, 1910)» (Публикация О. П. Юркевич. Составление, подготовка текста и комментарии Е. И. Лубянниковой и Л. А. Мнухина «Новый мир», 1995, № 6, с. 117).
М. Цветаева в ситуации с Юркевичем оказалась в роли пушкинской Татьяны, писавшей к Онегину. Надо отметить удивительную душевную тонкость и такт молодого Юркевича, который заключил письмо так: «Любящий Вас, преклоняющийся перед Вашей сложной, почти гениальной натурой и от души желающий Вам возможного счастья на земле». (Там же).
Вот почему не осуществилось»вдвоем«, вот почему она «снова одна«!
После приведенного стихотворения Анастасия Ивановна, вживаясь в образ себя той, юной, спрашивает, кто бы из людей того ближнего круга понял бы и принял отвержение любви во имя свободы?
Не Миша Монахов, тарусский мальчик, сын сторожа, по-детски увлеченный девочкой Асей. Такая романтика ему была бы непонятна. Дочь двоюродной сестры И.В.Цветаева, Людмила Добротворская, будущий врач, тогда еще юная? Нет. Старшая сестра Лера? Валерия Цветаева тогда была не чужда «прогрессивной»общественной деятельности. Идея свободы ей была близка. В личной жизни Валерия Ивановна долго не могла решить – к кому склонится ее сердце – к ее будущему супругу – Сергею Иоасоновичу Шевлягину, или к Борису Ивановичу Лебедеву. (Имя второго претендента на руку и сердце тоже удается узнать из «Воспоминаний»). Однако к тому времени былого взаимопонимания, тесной дружбы уже не было. Поняла бы романтичная и музыкальная подруга Анастасии по гимназии Аня Калин, да и еще более близкая Галя Дьяконова – будущая легендарная Гала Дали, тоже гимназическая подруга. О да, она, однажды годы спустя попросившая Сальвадора Дали… убить ее, поняла бы!
Сама Марина, — не просто написала «Свобода дороже любви!», вскользь коснувшись этого поэтического «императива» чувством, не ради красивой фразы, она так чувствовала, для нее тогда это понимание было – до дна.
Далее, в перечне тех, кто понял бы, Дракона – Лидия Александровна Тамбурер. Недаром о ней – в опять же неопубликованном фрагменте сказано: «…с Лидией Александровной, все было вне пределов рассудка, в области чувств, вкуса, тяготений к неназванному. И душа Лидии Александровны (мы звали ее выдуманным именем «Драконна») вне возраста — была нам так же ясна и неясна — как и наши». Такая характеристика сомнений не оставляет. Тем более, что она, предпочтя свободу, ушла от изменившего ей мужа…
Кстати, в письме к П. Юркевичу 23 июля 1908, Цветаева пишет О Л.А. Тамбурер: «Вы ничего не имеете против того, чтобы осенью познакомиться с одной нашей знакомой зубоврачихой — разочарованной барыней слегка в декадентском вкусе. У нее всегда бывает много народа, иногда интересного. Нас с Асей она, не знаю за что, очень любит и всегда рада всем нашим знакомым и друзьям. Ее гостиную я зову “зверинцем”, уж очень разнообразные звери там бывают» (МЦС т. 7 с. 716).
«И Эллис!» – Лев Львович, — поэт, импровизатор, имитатор, резкий проповедник символизма, позже, в конце 1909 г. сделавший предложение юной М. Цветаевой (оно не было принято), был ревнив и, одновременно, безмерен и отзывался, конечно, на романтику, – и чем она была фантастичней и фантасмогоричней – тем лучше! Впрочем, все зависело от его настроения в тот миг – куда повернет челн его игры по прихотливой волне фантазии.
И об Эллисе М. Цветаева осенью 1908 г. пишет из Москвы П. Юркевичу: «Не подумайте, Петя, что я забыла о Вас вчера, но Эллис довольно капризен и, пожалуй, не зная о Вас от меня, стал бы ехидничать или вообще выкинул бы что-нибудь. Поэтому я Вас не позвала. Вы, к<а>к человек обидчивый, наверное, рассердились бы, и вообще заварилась бы каша. Если он Вас интересует и Вы пожелали бы его повидать — ожидайте худшего, к<отор>ое, м<ожет> б<ыть>, и не осуществится»(МЦС т. 7 с. 729).
«Толя?» Она сомневается в его понимании. И не без оснований. Знала ли тогда Анастасия Ивановна, что тогда, в 1909 году, Анатолий Корнелиевич Виноградов был увлечен апокалиптическим христианством Д. С. Мережковского? Он писал тогда мистическую «Повесть об очарованном книжнике». Был религиозен. В дореволюционном паспорте его, сохранившемся в РГАЛИ в графе «вероисповедование» стояло – «старообрядец». Так что его интересы лежали в несколько иной плоскости, хотя, может быть понял, как знать. Тогда он сестру автора стихотворения, Анастасию Ивановну без взаимности любил. О его чувстве семьи, судя по его записным книжкам того года, — оно было поколеблено общим трагическим душевным состоянием – умер близкий его друг, поэт Юрий Сидоров. К семье Анатолий Корнелиевич внимателен, привязан, однако он пишет: «…из того, что мне дороже всего она (мать – Ст. А.) понимает одну тысячную и уже думает, что понимает все. Изумительно. Им чуждо и лишнее то, что мне всего дороже. У них свои горя и радости, своя любовь ко мне, друг друга они понимают…» РГАЛИ, ф 1303, оп. 1, № 296, зап. кн. 2, с. 54). Так что и ему было знакомо горькое одиночество «— …одинокость мою не понимают», — пишет он там же, и продолжает: «Да, я уйду, нищим буду, умру, докажу, что не пустоту души заполняю, а полнотою живу (Там же, с. 54 об.). (Заметим в скобках, что история не принятия Анастасии Цветаевой А.К.Виноградовым на работу в Румянцевский музей, описанное у М. Цветаевой в очерке «Жених», далеко не так однозначна, как может показаться людям, не знакомым с архивными документами. Но мы не можем подробно коснуться этого, так как рассматриваем иную тему).
М.Цветаева из Тарусы 22 июля 1908 г. писала об А.Виноградове Петру Юркевичу: «Странный субъект — этот мой знакомый. Он не сильный, я его страшно боюсь. Боюсь его и иду к нему, потому что не могу не идти… Он холодный, мертвый. Увидит светлую точку и мгновенно загасит ее. Зажечь он ничего не может. Вся жизнь его полна призраков. Сегодня он мне сказал такую вещь: — “К<а>к прекрасно иметь в себе огонь и тушить его!” — Я долго над этим думала. Что можно ответить на такую вещь?» (МЦС т. 7 с. 714).
И вот «в сладкой печали, которая душит», то есть в юном ощущении жизни, как это ни парадоксально, «выкристаллизуется все яснее – мечта: умереть до всего! Молодой». О скольким юным приходила эта мечта! Особенно во времена декаданса. Особенно в начале ХХ века. Как не вспомнить цветаевское: «Ты дал мне детство лучше сказки / И дай мне сметь в семнадцать лет!». Уйти в апогее чувств, пока не угас огонь, пока жизнь не остудила душу, не загасила факел сердца, не замутнила родник чистоты. Одиночество гордое и трагическое, но свободное…
В иной, уже сокращенной редакции вместо рассуждения о понимании или непонимании стихотворения «Аллеи дремали задумчивым сном», сразу введен известный, опубликованный тарусский эпизод — Смерть маленькой Сони Монаховой, трехлетней девочки, дочки сторожа, сестры Миши и Лёнки – друзей детства Анастасии Ивановны (АЦ «Воспоминания» М, «Изограф», 1995, с. 280). Далее следуют эпизоды — «С Мариной у Оки. В лодке в бурю. Тьо и птичка»…
По мнению Е.И.Лубянниковой датировка стихотворения 1908 годом верна, т. к. именно тогда М. Цветаева ездила верхом с П.С. Юркевичем, она вспоминает о верховой езде с Юркевичем в письме от 21 июля 1916 года (МЦС т. 6, с. 24). А стихотворение «На 18 июля»(«Когда твердишь: “Жизнь — скука, надо с ней…), созданное в Орловке, имеет приписку: «Написано в “веселом” настроении 21-го июля 1908 (после езды на конях)».
В первоначальном, объемном корпусе «Воспоминаний» было немало стихотворений Марины Цветаевой, сохранившихся только в яркой, эмоциональной памяти младшей-Цветаевой. Среди них стихотворение «Асе», впервые опубликованное нами впервые в журнале «Россияне», 1992, № 11,12, с. 7. Сюда же относится «Не смейтесь вы над юным поколеньем!..» — большая часть этого, одного из самых ранних стихотворений, сохранилось в памяти А.Цветаевой и впервые приведена в ее «Воспоминаниях». (См. МЦС, т.1, с.9). Такая же судьба у стихотворения «Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно» — МЦС, т. 1, с. 10. и многих ранних других.
Среди них надо вспомнить еще один фрагмент неизвестного стихотворения М.Цветаевой, о котором в рукописи «Воспоминаний» Анастасии Ивановны: «К зиме 1907-8 г.г. относятся запомнившееся стихи Марины — во всяком случае стихотворение было написано до ее шестнадцати лет. Увы, помню лишь начало.
В зеленой башне все было странно,
Глядели окна так многогранно,
Как будто взоры миллиона глаз…
Оно было длинно и очень нравилось Лидии Александровне. Она сравнивала его — в то время почетное сравнение — с бальмонтовским:
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня…»
Что касается слова «многогранно», то в письме 28 июля 1908 г П. Юркевичу есть подоплека этого образа: «Я люблю граненые стекла и в детстве была способна по целым часам их рассматривать, не скучая. Пусть наша жизнь будет к<а>к граненые стекла, — на меньшем мириться нельзя». (МЦС т. 7 с. 718).
Этот неизвестный отрывок был приведен в комментариях к «М. Цветаева Письма к П.Юркевичу (1908, 1910)» (Публикация О. П. Юркевич. Составление, подготовка текста и комментарии Е. И. Лубянниковой и Л. А. Мнухина «Новый мир», 1995, № 6, с. 129), как свидетельство увлечения МЦ поэзией К. Д. Бальмонта.
Комментарии
1. Миша» – Михаил Семенович Монахов (1890 — ?) о нем и о сестре Асе – в стихотворении М.Цветаевой «Лесное царство» МЦСС т. 1, с. 11. О нем же М.Цветаева пишет в письме к П.Юркевичу 18/24 августа 1908г. «Новый мир», 1995, 6, с 131 –132.
2. Люда» — Добротворская Людмила Ивановна (1885 – 1953 указ. Е.Климовой) дочь двоюродной сестры И.В.Цветаева, в будущем врач в Тарусе.
3.Аня — Анна Самойловна Калин (1896 – 1984) гимназическая подруга А. Цветаевой, позже жила в Германии, окончила дни в Лондоне. Ей посвящен акростих М. Цветавой «Акварель» МЦС, т. 1. с. 40.
4. Лера — Цветаева Валерия Ивановна (по-домашнему Лёра 1883 – 1966), дочь И.В.Цветаева от первого брака, выпускница Института Ордена Св. Екатерины (1900) и историко-филологического отделения Высших женских курсов В.И. Герье (1908), работала преподавательницей в гимназиях в г.Козлов и в Москве, где при гимназии Е.Б.Гронковской основала музей «Национального искусства и быта». Впоследствии педагог, преподавательница пластики в Московской Школе искусства движения при ВХУТЕМАСе, инициатор основания ставших известными государственных хореографических курсов в студии «Искусство движения» при Москпрофобре Народного Комиссариата Просвещения; последовательница Айседоры Дункан. Автор мемуарных «Записок». См. о ней в очерке «Мать и музыка» МЦС. т. 5.
5. Галя Дьяконова — Елена Ивановна (Дмитриевна по отчиму) Дьяконова (1894— 1982), домашнее имя Галина, впоследствии жена и вдохновительница П.Элюара (Гренделя), затем – легендарная Галá, жена классика сюрреализма Сальвадора Дали, ей посвящено стихотворение МЦ «Мама в саду», МЦС т 1, с. 53. Переписывалась до 1937 г. и в конце жизни с А.Ц.
6. Драконна — Лидия Александровна Тамбурер (урожд. Гаврино 1870/72 –1931), врач-дантист, друг Марины и Анастасии Цветаевых. С ней связаны стихотворения М.Цветаевой «Последнее слово», «Эпитафия», «Сереже», «Лучший Союз» МЦС, т.1., о ней также в очерке «Лавровый венок» (1936) МЦС т.5; Ей посв. также стих. «Жажда» МЦС т 1. с. 148.
7. Эллис – Лев Львович Кобылинский» (1879 —1947) поэт, литературный критик, переводчик, теоретик символизма. Эллис вместе с А.Белым основал литератуно-поэтическое сообщество «Аргонавты». Его образ центральный в поэме М.Цветаевой «Чародей» МЦС т.3. Он посвятил МЦ стихотворения «В рай»,«Ангел Хранитель», АЦ— «Прежней Асе», (сб. Эллиса «Арго») и др.
8. Толя — Анатолий Корнелиевич Виноградов (1888 – 1946), писатель, литературовед, с 1909 г. вольноопределяющийся при библиотеке Румянцевского музея без оплаты. С 1912 г. младший помощник библиотекаря, с 1918 ученый секретарь; с 1921 по 1924 директор Румянцевского музея. О нем – отдельный художественный очерк М.Цветаевой «Жених» (1933), где немало фактических неточностей и вымысла (МЦС, т. 5), существует и ответ на него А.И. Цветаевой «Об очерке Моей сестры Марины Цветаевой «Жених» (1990) Не опубликовано. Архив комментатора).
9. Шевлягин, — Шевлягин Сергей Иасонович (1879 -1966 указ Е.Климовой) — преподаватель латыни, муж В.И.Цветаевой. Он, по устному свидетельству А.Цветаевой автору комментариев, говорил о Валерии: «Лёра это Le Roi» – т. е. она по сходству ее имени с французским словом «король» сама королевственна и самовластна.
10. Петр Иванович Юркевич (1889 – 1968), врач, ученый секретарь Московского терапевтического общества. О нем см М.Цветаева Письма к П. Юркевичу (1908, 1910) публ. Е.Лубянниковой, Л. Мнухина, альманах «Минувшее», СПБ, 1991, № 11 и «Новый мир», 1995, № 6. М.Цветаевой ему посвящено стихотворение «Месяц высокий над городом лег…» МЦС, т. 1. с. 13.
11. Соня Юркевич – Софья .Ивановна Юркевич.(по мужу Липеровская, 1892 – 1973) писательница, педагог, автор воспоминаний о М.Цветаевой, см. в кн. «Воспоминания о Марину Цветаевой», М, 1992
12. Сергей Иванович Юркевич (1888 – 1919), земский врач, на войне хирург. См. о нем альманах «Минувшее: исторический альманах», СПБ, 1991 № 11,, с 335 –360.
Станислав Айдинян
член ученого совета Литературно-художественного музея М. и А. Цветаевых