Эллис —Лев Львович Кобылинский (1879 —1947) личность в русской культуре антологическая, особенная, оставившая глубокий след в литературной истории символизма. Эллис вместе с А. Белым основал литератуно-поэтическое сообщество «Аргонавты». В его книге «Русские символисты» (1910) прихотливому эссеистическому анализу подвергнуто творчество трех его современников — В. Брюсова, К. Бальмонта, А. Белого. Тезисы этой книги дают общее определение и обоснование символизма, пристрастным и увлеченным теоретиком и практиком которого он был. Его статьи, в журнале «Весы» порою резкие, полемичные, «идущие на Вы», были в духе времени
Когда речь заходит об Эллисе и его наследии, то весьма часто следует ссылки на настойчиво повторявшиеся в рецензиях Н. Гумилева в «Аполлоне» отрицательные отзывы о нем. Мол, что же к Эллису возвращаться, если сам Гумилев…
Однако будем помнить, что перед Гумилевым был не просто поэт-Эллис, а один из символистов. Провозвестник акмеизма Гумилев стремился «победить» символизм. Он еще в 1907 году в Париже резко восстановил против себя жрецов символизма Д. Мережковского и З. Гиппиус и бывшего при их встрече А. Белого. ( См. об этом Литературное наследство», т.85, с.691,404) Позже последовало и «идеологическое» возмущение В. Брюсова, выступившего в «Русской мысли» , 1913, № 4 против нашумевшей статьи-манифеста Гумилева «Наследие символизма и акмеизм» в «Аполлоне» 1913, №1.
В начале века авторитет Н. Гумилева в «тонком» Петербурге тоже был далеко не безусловен — например, другой признанный мэтр поэзии, Мих. Кузьмин иронически относился к его собственной поэзии, считал ее безжизненно-напыщенной…
В отношении критической направленности Гумилева показателен пример М. Цветаевой, первую книгу которой Н. Гумилев похвалил, написав о ней: «…эта книга — не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов» — в № 5 «Аполлона» в 1911 году. Далее у М. Цветаевой выходят два стихотворения —«Девочка и смерть» и «На бульваре» в символистском альманахе «Антология» (1911), инициатором которого был А. Белый. Из письма М. Цветаевой к Эллису 2 декабря 1910 года определенно следует, что Эллис был причастен к корректуре альманаха ,ему М. Цветаева посылает свои поправки к ранее представленным в печать стихам. Известно, что именно Эллис ввел молодую поэтессу в литературные круги Москвы, и прежде всего в круг московских символистов, чье издательство «Мусагет» предприняло выпуск «Антологии». Увидев имя М. Цветаевой, всю жизнь остававшейся вне любых направлений и школ, под вполне определенным «флагом» «Мусагета», Н. Гумилев пишет буквально следующее: «Два стихотворения Марины Цветаевой не прибавляют ничего к впечатлению, полученному от ее книги, недавно вышедшей. Эллис пишет длинно, скучно, с претензиями на изысканность и с большими промахами.» ( Н.С. Гумилев Письма о русской поэзии, М., «Современник», 1990, с 128) Стоит ли говорить, что следующая краткая рецензия на новую книгу М. Цветаевой в № 5 «Аполлона» за следующий, 1912 год была уже резко отрицательной, хотя именно во второй книге, наряду со стилизованными стихами о детстве, продолжающими основную тему первого сборника, помещено одно из лучших стихотворений того периода «Декабрьская сказка» и вообще немало прямо филигранных по четкости мысли и поэтичности стихов… Но теперь то, что умиляло Гумилева совсем недавно, кажется ему уже подделкой. Раздражает даже то, что в каталоге издательства «Оле Лукойе», (вряд ли он знает, что оно придумано самой Цветаевой и ее мужем С. Эфроном), значатся всего лишь три книги…
Именно во второй книге М. Цветаевой, в «Волшебном фонаре» (1912) — пять стихотворений, обращенных к Эллису. Широко известна история, в результате которой репутация Эллиса пострадала — он по рассеянности вырезал несколько страниц из экземпляров книг, принадлежащих библиотеке Румянцевского музея, где директорствовал в те годы отец сестер Цветаевых, И.В. Цветаев. До того Эллис бывал в доме у Марины и Анастасии, поражая их своим даром эмитатора, артистически представляя облики Белого, Брюсова, пленяя сестер поэзией Бодлера, которым был глубоко — на годы —увлечен. Театрализованным фантазиям не было предела… Как все это происходило, описано в «Воспоминаниях» Анастасии, младшей Цветаевой, и в стихотворениях Марины— «Первое путешествие», «Второе путешествие». Мотивы воображенных ими втроем путешествий на «диване-корабле»,
М. Цветаева много позже, в 1914 году развила в большую, десятистраничную, великолепную поэму «Чародей», не вошедшую в прижизненные ее сборники, и посвятила ее сестре, которой был, как и ей самой, дорог образ Эллиса-Чародея, главного героя поэмы.
М. Цветаева посылает Эллису письмо и стихотворение «Бывшему чародею», где и поэтически и «прозаически» она утверждает мысль, что он волен как поэт «раскрасть» хоть пол-музея, что он невиновен, и даже фраза —«…Если с вами что-нибудь сделают, я застрелюсь!» ( См об этом в недатированном письме Эллиса — А. Белому, ГБЛ, Ф 25, к. 25, ед.хр.31 ) Приняв жар ее защиты за признание в любви, Эллис сделал М. Цветаевой предложение. Ответом ему, уделом которого не раз становилась неразделенная любовь, было стихотворение, также вошедшее в «Волшебный фонарь» (1912)— «Ошибка» — тонкий и грустный отрицательный ответ на предложение Эллиса. Однако есть в сборнике еще одно стихотворение, смысл некоторых образов которого ясен застрочно не всем. Называется оно похоже на другие посвящения: «Чародею» и начинается строками «Рот как кровь, а глаза зелены/ И улыбка измученно-злая…». Тут, несомненно, портретные черты Эллиса, но далее: «…Ты возлюбленный бледной луны» Кончается стихотворение настойчивым повторением образа: «Ты возлюбленный Девы-Луны,/ Ты из тех, что луна приласкала». Луна — образ ночной чувственности… Образ этот становится конкретнее, если мы вспомним увлечение сестер Цветаевых творчеством В.В. Розанова, с которым они позже переписывались, и образы из книг которого буквально «летали в воздухе», столь многие им тогда увлекались, зачитывались. . Одна из известных книг В. Розанова называлась «Люди лунного света» (1911), речь в книге шла о мистически трактованных вопросах пола, страстях земных. Не в этой ли «лунности» застрочно упрекала Эллиса Марина Цветаева? Кажется этот же мотив, но выраженный внесимволически, прямо, находим и в «Ошибке»:
Нельзя тому, что было грустью зыбкой,
Сказать: «Будь страсть! Горя безумствуй, рдей!»
Твоя любовь была такой ошибкой, —
Но без любви мы гибнем, Чародей!
В прозе М. Цветаева пишет об Эллисе не только в «Пленном духе», очерке об А. Белом. В ее записных книжках есть текст, озаглавленный «Моя судьба —как поэта…» Так вот в нем, 3 июня 1931 года, уже за границей, много пережившая, Эллиса именно как встреченного в начале жизни поэта Цветаева поставила в один ряд с Т. Чурилиным, О. Мандельштамом, М. Волошиным. С последним, кстати, Эллис дружил с юности. М. Волошин писал Эллису в 1908 году: «Дорогой Лева, мне очень хочется послать тебе эту статью о Брюсове, порожденную во многих своих частях нашими разговорами… Я употреблял в ней слова безжалостные и резкие…» (ГБЛ,Ф. 386, карт.80, ед. хр.35).
И Марину Цветаеву и Эллиса не признавали именно «мэтры»—от акмеизма —Н. Гумилев, а от символизма — собрат Эллиса по «цеху»— В. Брюсов, первые две книги М. Цветаевой рецензировавший столь же высокомерно («Русская мысль», 1911, № 2; «Русская мысль», 1912, №7), как и первые две книги Эллиса «Stigmata» и «Арго» («Русская мысль, 1911, №7; Русская мысль», 1914, №7).
Осенью 1911 года Эллис покидает навсегда Россию, поселяется в Германии. Побудительными причинами были — наряду с мистическими устремлениями — неустроенность, необеспеченность, но и поколебленная репутация из-за «истории» с Румянцевским музеем и, возможно… неразделенная любовь.
Уехав за границу, Эллис, тем не менее, остается верен старым привязанностям. Пишет о Данте, о «Парсифале» Рихарда Вагнера, к которому его пристрастил его друг Э.Метнер, в чьем журнале «Труды и дни» в 1912 — 1916 годах он печатается. Еще в России Эллис стал интересоваться теософией, а затем, как и А.Белый, А.Тургенева, М.Сабашникова и М.Волошин, серьезно увлекается учением основателя мистического духовного общественного движения, основанного Р.Штейнером — антропософией. Эллис создает произведения, проникнутые мистическим духом, ездит за Штейнером по городам Германии.
Именно в этот период Эллис еще увидится с А.Цветаевой зимой 1911 года в Берлине, придет к ней и ее спутнику, будущему мужу Б.Трухачеву в гостиницу «Russischer Hof», будет уговаривать пойти на лекцию к Р.Штейнеру.Об этой встрече можно прочитать в главе «Варшава. Берлин» в «Воспоминаниях» А.И.Цветаевой. В ранней, несокращенной машинописи «Воспоминаний» есть неопубликованный фрагмент, повествующий о том, каким Эллис был в ту, последнюю встречу: «Он стоял теперь, опершись руками о спинку кресла, и зеркало повторяло его в позе полета, угрозы, предостережения, гипнотически пожирая собой наши надменные и холодные души, — это был тот же он, который молился, грезил, звал, обличал и до недр восхищался нами…» Там же А.И.Цветаева высказывает запоздалое сожаление: «Теперь я думаю: жаль, что мы — Борис и я — так и не вышли из оцепенения протеста, не вышли из своих безумий — в безумье другого — в тот день! И не увидели Штейнера».Попутно заметим, что в том же не известном полностью тексте имеется и точное указание на то, когда Эллис незадолго до отъезда посетил дом Цветаевых в Трехпрудном переулке в Москве: «Один раз, каким-то чудом случайности, после долгого перерыва придя к нам в дом, Лев Львович 16 мая 1911 года…— встретил у меня Бориса. И теперь мы втроем оказались в берлинской гостинице!» ( А.Цветаева «Воспоминания» Часть 17, гл.1, с.10-14. Личный архив писательницы ).
Увлечение Штейнером доходит до максимального развития, затем трагически гаснет в разочарованности, так как Эллис считает, что в учении «доктора» не хватает «иерархизма», что в нем слишком много свободы…
Когда Э.Метнер написал направленную против собрания сочинений Гете, которое редактировал Р.Штейнер, полемическую книгу «Размышления о Гете…»( 1914), то в противовес А.Белому, позже опубликовавшему целый том в защиту Р.Штейнера,— «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности» (1917), Эллис-Кобылинский, вопреки былой увлеченности, стал на точку зрения Метнера. В мистическом трактате «Vigilemus!», вышедшем в том же московском «Мусагете» в 1914 г. по воле Э.Метнера и вопреки протестам А.Белого, уже определились явственно антианропософские, противоштейнерианские тенденции. А.Белого тоже ждет разочарование в учении Штейнера, но это тогда еще в будущем…
За рубежом Эллис не одинок, ему всемерно помогала его духовная подруга голландского происхождения — Иоанна ван дер Мойлен, с ней он познакомился в 1912 году. .В 1914 году Эллис был выслан из Германии, Иоанна и ее муж последовали за ним. С 1919 по 1947, год смерти Эллиса он жил в Швейцарии, в Локарно-Монти. Интерес его к русской литературе в нем не иссякал, он переписывался с русскими писателями-эмигрантами. Известно, что он писал письма к Н.Бердяеву, Д.Мережковскому. Печатался в зарубежных русоязычных изданиях, немало выходило его статей и на немецком языке. Эллис мечтал о универcальной христианской религии, под эгидой католицизма, в котором возродились бы идеалы монашества и рыцарства. Недаром в поэтических книгах Эллиса «Stigmata» (1911), «Арго» (1914) часто доминируют мотивы католические. Стилистически Эллис как поэт ближе к старшему поколению русского поэтического символизма — к И.Анненскому и К.Фофанову, чем к своим собратьям-младосимволистам. Эмоционально-возвышенная трагическая торжественность иных стихов напоминает другого его предшественника, С.Надсона… В юности он закономерно пережил влияние К.Бальмонта, столь долго музыкально царившего безраздельно в русской поэзии..
Необходимо заметить еще, что существует в литературоведении малоисследованная тема —Эллис-переводчик. В 1904 году вышла книга его переводов «Иммортели», — из Верлена, Матерлинка, Леопарди и др. Его же переводы находим и в книге П.Верлен, Избранные стихотворения, СПБ, 1911,перевел он и драму Э.Верхарна «Монастырь»… Немалый том «Цветов зла» и «Стихотворений в прозе» Ш.Бодлера в переводе Эллиса переизданы в Томске издательством «Водолей» в 1993 году. То же издательство переиздало элитарным тиражем вышедшие в начале века в Росси поэтические сборники поэта, объединив их в книге «Стихотворения» (1996) и его «Русских символистов» (1996).
У Эллиса есть свой германский исследователь, это Хайде Виллих. Ее исследование «Л.Л.Кобылинский-Эллис и антропософское учение Рудольфа Штейнера» можно прочесть в книге «Серебряный век русской литературы», МГУ, 1996, с 134—146. У Х.Виллих есть также в соавторстве с М.В.Козьменко работа «Творческий путь Эллиса за рубежем» ( Известия Российской академии наук, Сер. лит и иск. М., 1993, т. 52, №1, с. 61-69). Благодаря ее трудам мы имеем представление о зарубежном периоде жизни известного литературного критика, теоретика, переводчика, мистика, поэта. . Знатоками его творчества в России являются Л.А.Лагунова и Е.Л.Кудрявцева, которым выражаем благодарность за консультации при подготовке публикации нескольких дотоле неизданных поэтических произведений Эллиса. Наследие столь яркой личности огромным большинством забытое и невостребованное, представляет и сегодня интерес для тех, кому небезразличны труды и дни Серебряного века. Публикация осуществляется по текстам машинописи, хранящимся в Литературно-художественном музее М. и А. Цветаевых в Александрове.
Станислав АЙДИНЯН
ПРИЗЫВ
Что за скука в самом деле
Рассуждения стихами!
Я хочу, чтоб струны пели
В них со смехом, со слезами…
Я хочу, чтоб в звуках стройных
Раздавался голос страсти,
Песнь желаний беспокойных,
Гимн любви всесильной власти.
Вдохновленный их напевом,
Я на песнь откликнусь эхом
Загорюсь могучим гневом,
Засмеюсь веселым смехом
И забыв все обольщенья,
Все обманы жизни скучной,
В мощных волнах песни звучной
Я найду себе забвенье.
* * *
Он пал, как зверь лесной.
Лермонтов
Аккорды чудные в душе моей звучат,
Молитвой сладостной полна душа больная,
И милых призраков колеблющийся ряд
Проносится, опять надежду воскрешая…
И хочется любить… И некого любить!..
И хочется рыдать, а все кругом смеются…
И вот я сам готов смеяться и язвить,
Пока в душе навек все струны не порвутся.
* * *
О, не думай, что с тобою
Я расстался навсегда,
Пусть мой дух сожжен грозою,
И зашла моя звезда…
Жди меня… я в час венчанья
Пред тобой предстать хочу,
И вернуть тебе лобзанья,
Все напомнить обещанья
И задуть твою свечу.
* * *
Истомленный тоскою сомнений,
Есть ли Бог, я у ветра спросил,
Но с насмешкою ветер осенний
Загудел и листы закружил.
И горячие слезы роняя,
Я свой взор в небеса устремлял,
Там скатилась звезда золотая
И исчезла и мрак все застлал.
Полный гнева, отчаяния полный,
Океан я пошел вопрошать, —
Он взревел и чудовища-волны
Стал в безумной тревоге бросать…
Долго жил я и долго терзался
Тем, что тайны своей не постиг,
Вдруг мне стало все ясно в тот миг,
Как с тобой я, дитя, повстречался.
ЛЮБОВЬ
В исканьи сердца смутном и тревожном
Моя любовь невинна и чиста,
Моя любовь — невольная мечта
О счастьи и смешном и невозможном.
Когда, измучен властью черных дум,
Восторженных порывов сокрушитель,
Забудется мой беспощадный ум,
Зову любовь, ты — ангел мой хранитель!
Фантазии чарующие сны
Мне жизнь дают в дни мертвой тишины,
я вновь готов всем сердцем увлекаться,
Чтоб после снова надо всем смеяться.
УТРО
Как воздух свеж, блестит роса живая
На листьях, на цветах,
Краснея радостью, опять заря младая
Горит на небесах…
Вкруг тополя, омытые росою,
Друг другу шепчут сны…
Пусть песнь замрет, звучащая тоскою,
Средь дивной тишины…
Я вновь молюсь, я снова свеж душою,
И грудь— любви полна,
Ночной слезой, как чистою росою,
Омыта вновь она.
ЗАГАДКА
Я — колокол, протяжный и зовущий,
Неумолкаемо звенящий с высоты,
Я — ураган, повсюду смерть несущий,
Я — Божий гром, я — водопад ревущий,
Дробящийся в сияньи красоты…
Как колокол, я Бога прославляю,
Как ураган я страшен и могуч,
Мой смех звучит, как гром под сонмом туч,
как водопад, ловя дрожащий луч,
его со смехом в бездну я бросаю.
ЗОЛОТАЯ ПЫТКА
Золотистые щупальцы солнца
Беспощадно пронзают меня
В нестерпимом блистании дня…
Черной ночью — червонцы, червонцы!
Необъятные недра земли
Разверзаются вдруг предо мною,
Слышу голос смущенной душою, —
«Все сокровища мира — твои!»
Золотистая риза заката
Каждый вечер горит надо мной,
Слышу голос смущенной душой:
«То полмира пожаром объято!»
Надо мною, как слиток червонный,
Упадает звезда за звездой,
И как факелов свет погребальный,
Мне ужасно миганье царицы златой.
И когда я, блуждая лесами,
Упадаю под черную тень,
Предо мной вырастает олень
И грозит золотыми рогами.
СОНЕТ
Я возрастил цветник моих стихов,
Их радости слезами орошая,
И те цветы взросли, благоухая,
И навевали много чудных снов.
Я источил родник моих стихов
Из горьких слез; в пустыне пробегая,
Журча, звеня, его струя живая
Несла прохладу мене в часы трудов.
Я пробуждал не раз своим стихом
И даль полей, загрезивших кругом,
И глубь небес мне отвечала эхом.
Лишь ты, мечта души моей, одна
К тем песням оставалась холодна,
Иль отвечала равнодушным смехом.