13 сентября 2001 г.
Нескучный собеседник
Два города — две половинки сердца
Интервью рождается как результат долгих бесед. Человек, отвечающий на вопросы журналиста, говорит длинно, повторяясь, обрывками фраз (что нормально для устной речи). Потом его слова приходится «переводить» на литературный язык. На этот раз мой собеседник Станислав сходу «выдавал» отточенные речевые периоды, выделял интонацией знаки препинания, тут же редактируя произнесенные. Так что моя работа состояла в том, чтобы отобрать наиболее интересное (хотя интересно все!).
Итак, представляю: Станислав Артурович Айдинян — писатель, поэт, переводчик, журналист, литературный критик, искусствовед.
— Станислав, фамилия ваша вызывает у старшего поколения такую волну ностальгии, что поначалу расскажем о вашем отце, народном артисте Армянской ССР, певце, кумире 50 — 60-х годов Артуре Айдиняне.
— Жизнь отца тесно связана с Одессой. Попал он сюда сначала как пациент клиники Владимира Петровича Филатова. Уроженец греческого города Салоники, участник подпольной молодежной организации Сопротивления в годы второй мировой, он репатриировался в СССР, приехал в Ереван. Война не прошла бесследно для егоздоровья: он ослеп. Две операции, сделанные Филатовым, частично вернули зрение. Зрители на концертах даже не всегда не замечали, что он плохо видит.
Пел отец с детства. Его редкий по красоте жанра, тенор, владение бельканто позволяло ему петь и оперные арии, и выступать в других жанрах. Хороши в его исполнении неаполитанские песни… Трудно назвать количество пластинок с записью его голоса. Популярности отца способствовал цветной музыкальный фильм «Сердце поет», снятый по мотивам его собственной судьбы. Кстати, снимался он и в Одессе, хотя выпускала его студия «Арменфильм».
К Одессе отец прикипел душой. Здесь он встретил мою маму, Лилию Трофимовну Гладкову. Он пел в Оперном, в филармонии, в зале политеха, в Доме ученых, в клинике Филатова. Последний из одесских концертов, которые я помню, проходил в Доме актера в 80-ых годах. Каждая песня принималась восторженно. (Кстати, в энциклопедии «Одессика» неверно указано, что Артур Айдинян не бывал в Одессе с 1964 года).
Много позже купил в 1966 году дачу на Французском бульваре, куда с удовольствием возвращался из гастрольных поездок. Дом наш был гостеприимным, поскольку отец общался со многими людьми, в том числе и известными. У нас на даче до сих пор стоит… танк (конечно, макет), подаренный маршалом-танкистом Бабаджаняном, тогда – генералом армии, главой Одесского военного округа… Помню наш катер в яхт-клубе… Был он снят в свое время с линкора «Бисмарк», его за символическую цену продал тогдашний начальник ЧМП Томас, поскольку отец был шефом пароходства, сохранилось бессрочное удостоверение на его вход в порт. На своей даче он скончался после второго инфаркта в 1997 году и похоронен на Втором христианском кладбище.
— Где прошло ваше детство?
— Родился я в Москве, но несколько первых лет моей жизни, да и потом я жил у бабушки и дедушки. Они занимали нижний этаж особняка на Пироговской.. В уютной комнате нашей квартиры, окна которой смотрели на полный цветов, ухоженный дворик, бабушка каждый вечер мне читала. Моя воспитательница, Люция Федоровна Кахцазова была внучкой капельмейстера военного оркестра адмирала Нахимова; он написал популярный «Синопский марш», за который адмирал одарил его ста рублями золотом. Люция Федоровна в совершенстве знала английский, обучала меня. Так что мы с ней и разговаривали, а затем переписывались исключительно на английском.
В доме наших общих друзей я часто встречал супругу В.П.Филатова Варвару Васильевну. Феноменальная рассказчица, она вспоминала удивительные истории уходящей в прошлое Одессы. Так, рассказывала она, у одной семьи хранились два подлинных рисунка Рембранта. Во время оккупации люди эти продали все вещи, а рисунки — нет. Но после их смерти, как говорила Варвара Васильевна, соседи по коммуналке сделали скорее всего, из рисунков, которым цены нет, подставки для примуса…
Так что детство мое и Одесса связаны неразрывно. Я застал пласт культуры, которая ушла, развеялась, осталась только в памяти. Полюбив этот город сначала сердцем, я уже в более зрелые годы понял, насколько мощным был тот пласт; я считаю Одессу своеобразной столицей русской культуры на Украине. . Сейчас живу то в Москве, летом — в Одессе. Оба города я считаю своей родиной.
— Говорят, родину не выбирают. А вы вполне могли, будучи москвичом, «не выбрать» Одессу. Почему вы ее не забыли и не забываете?
— Сначала я вас спрошу: «Почему красивы одесситки»? и сам отвечу: если в детстве человек (а будущая женщина в особенности) впитывает красоту архитектуры — колонн, пилястров, орнаментов, барельефов — это отражается на его облике. Подобно тому, как любая женщина, если она три месяца подряд читает стихи Бальмонта, становится красивой, из ее глаз лучится свет поэзии. АОдесса — чудо архитектурной ансамблевости. Меня еще трехлетним водили гулять в Аркадию, Отраду, но завораживающее впечатление производил на меня район улицы Пастера; там есть дома, стилизованные под итальянские палаццо. Вообще, в этом городе есть элемент сказочности. Мало кто, например, помнит сейчас, что до того, как расширили железнодорожное полотно вблизи вокзала, там был целый ряд деревьев со сказочно закрученными стволами. В 60-е годы неизвестный мастер вырезал на стволах под сенью ветвей морды драконов и раскрасил их в красный и черный цвет. Можно представить, как это действовало на мое детское воображение!
Я ходил в те годы с дедом смотреть с моста над полотном дороги на паровозы; один из них служил котлом для прачечной и все время находился под парами. Мне он казался устрашающе огромным, как монстр… Нигде, кроме Одессы, я не видел такое количество деревьев выше домов. Мне кажется, одесситы не простят тем, кто, расширяя Французский бульвар, снес решетки, ведь на них приезжали любоваться даже искусствоведы из Италии…
— Станислав, я знаю, что ваша любовь к Одессе не созерцательна, а действенна. Я бы назвала вас атташе по культурным связям между Одессой и Москвой…
— По окончании университета я начал сотрудничать с Агентством печати «Новости». По заданию АПН для журнала, издаваемого в Париже, «Этюд совьетик» я приехал в Одессу и сделал несколько статей о живописце Люсьене Дульфане и художнике-прикладнике Вадиме Гринберге. То была первая публикация о Дульфане на Западе, причем сопровождалась она его фотопортретом работы Дмитрия Зюбрицкого. Люсьен — личность неординарная. Например, когда он встречал приезжего, спрашивал: «Вы Оперный видели? А море? Так вот, я — третья достопримечательность Одессы». Он не только одаренный художник, но и человек, духовно ищущий, его интересовала философия, он и окружил себя такими же людьми. Когда Люсьен приходил к нам на дачу, мы под виноградником стелили что-нибудь, он усаживался по-турецки, и мы устраивали философские понятийные игры (что такое «логос», «сущность» и т.д.).
— Что касается Вадима Гринберга, то его мастерскую возле Куликова поля знали одесские и приезжие художники-авангардисты. Там допоздна засиживались барды, ребята из рок-групп, поэты; помню там змеино-умную Жанна Агузарова. Вадим создавал различные «объекты» и артефакты и был тогда знаменит тем, что на кресте распял… два перца, сделанных из кожи, и испросил позволения выставить этот «объект» непосредственно у Папы Римского…
Я написал в юности книгу одесских рассказов (один из них, дико искаженный, появился в 1992 году в газете «Одесса-мама»). В эту книгу входили повествования старых моряков, которых я наслушался в яхт-клубе.
Все годы постоянно привожу из Одессы массу литетурных произведений, графики. Помещаю их в различные издания, пишу к ним предисловия, статьи о творчестве одесситов.
В Москве сейчас популярна в определенной среде небольшая газета «Литературная ярмарка». В ней я веду рубрику «Литературная Одесса». Я эту литературу высоко ценю. Способствовал тому, что там опубликованы стихи яркого одесского поэта Игоря Павлова (хочу, пользуясь случаем, поблагодарить издателя Геннадия Группа, который выпускает сейчас серию маленьких книжек одесских поэтов — кроме Павлова, там сборники Галины Маркеловой, Ефима Ярошевского и других. Серия продолжается). В «Лит. ярмарке» увидели свет стихи молодой талантливой Анны Божко, философа и графика Константина Скопцова, удивительного поэта-парадоксалиста Анатолия Гланца. Сейчас он живет в США. Там же — одессит Юрий Бунчик, избранное которого я готовлю к печати (как и один из егосборников «Блудный сын»).
Сейчас я приехал с целью подготовить для большого культуртреггерского журнала «Меценат и мир» подборку произведений одесский поэтов и художников-графиков. Надеюсь, что туда войдет поэзия Бориса Херсонского, Ильи Рейдермана, очерки Родиона Феденева…
Есть в Москве художественный клуб «Екатерининская площадь». Члены его собираются в зале «Карлсберг» — в большом отеле «Космос», что вблизи ВДНХ. Там ежемесячно устраивают вернисажи, московские художники, среди них такие видные, как Михаил Казанский, Владимир Порошин, Рахман Шыхалиев.
Президент компании «Спейтс», владелец зала и клуба Виктор Богатырев — одессит, бывший моряк, он все, происходящее в его «вотчине» и мыслит как посвящение Одессе. Однажды родилась выставка «Вижу корабль», в ней участвовало более сорока авторов, в том числе и одессит Константин Скопцов. Предполагется организовать ряд вернисажей одесских художников. Более того, некоторые художники, члены клуба, бывали в Одессе. Порошин создал здесь цикл работ, фотографии с которых переданы в «горьковку».
На Екатерининской площади в Одессе планируется открыть галерею современной российской живописи. Идею эту весьма одобрил Генеральный консул в Одессе Михаил Соболев. Для галереи уже имеется помещение, сейчас там идет капитальный ремонт. Почти все члены московского «екатерининского» круга уже готовы выставить свои работы, встретиться с одесским зрителем и одесскими художниками.
— Так ваша единственная, приоритетная тема — Одесса?
— Нет, почему же. Пишу рассказы, эссе, публицистику, статьи искусствоведческого характера. Как литературный критик выступаю со страниц журнала «Новый мир». Первая моя публикация там была в 1994 года. Я отыскал в архивах неизвестные ранее материалы. в том числе записанные книжки писателя Анатолия Виноградова, о встрече его со Львом Толстым Публикация моя была интересна в и том плане, что в хронике жизни Льва Толстого сделаны впоследствии купюры именно в тех местах, где говорилось о философско-религиозных исканиях
В «Новом мире» публикуются мои рецензии на литературные произведения. Например, на издательскую программу Рене Герра — человека, который создал в Париже единственный в своем роде музей русской живописи и литературы, был литературным секретарем классика-эмигранта Бориса Зайцева. Мы встречались с Рене Герра на праздновании столетия музея Изобразитльных искусств Москве, а ранее в МГУ, он сам подарил мне книгу воспоминаний художника Олега Цингера из серии издательства «Альбатрос» (две из книгиздательства принадлежат перуИрины Одоевцевой, с которой я был знаком). Я написал о книге Цингера, он успел ее прочесть в Нью-Йорке перед смертью и, как говорил Рене, был расстроган.
Рецензировал альманах «Александровская слобода». Напечатана в журнале и довольнозлая моя рецензия на грубо-компилятивную книгу Ренаты Эфферн «Трехглавый орел», посвященную пребыванию русских в Баден-Бадене. Она изобилует анекдотическими неточностями; например, автор поместил
Таганрог на Каспийское море…
Вообще в Москве дел достаточно, я— автор большого количества искусствоведческих статей в газете «Советская культура», «Московские новости», «Изограф» (издание художников), журнала «Изобразительное искусство», Представляя художников, пишу вступительные статьи к их альбомам.
Я также я вице-президент Академии Феррони, которая объединяла раньше преимущественно итальянцев, живущих в Москве и людей, интересующихся итальянской культурой, позже ее значение расширилось. Это почетное звание присвоено мне за перевод первых трех песен «Божественной комедии» Данте Алигрерьери (к слову работал я над переводом в Белгород-Днестровском, вдохновляясь видами развалин генуэзской крепости). Журнал «Грани» (N 185) с этим переводом передан мной в бибилиотеку им. Горького.
Словом, постоянно работаю над чем-то, что в сфере моих интересов.
— Отдельная страница вашей биографии — годы, когда вы были литературным секретарем Анастасии Цветаевой…
— Удивительно, как в жизни одно цепляется за другое! Владимир Петрович Филатов когда-то познакомил с творчеством Артура Айдиняна своего родственника Константина Сараджева, одного из основателей советской школы дирижирования. Сараджев был несколько лет ректором Ереванской консерватории. Именно в его доме годы и годы спустя я впервые прочитал очерк Анастасии Цветаевой «Сказ о звонаре московском» (журнал «Москва». 1977, N 7). очерк был посвящен сыну Араджева, тоже Константину, ясновидящему. Он в одном звуке различал более полутора тысяч обертонов! Создавал он свои гармонизации не колоколах, ибо только на них мог выразить свою полноту божественного звучания. Специально для него в США, в Гарварде, была выстроена экспериметальная колокольня. Анастасию Цветаеву, человека глубоко верующего, не могли не тронуть такое чудо. (Кстати, в 1991 году она выпустила уникальную книгу «О чудесах и чудесном», где вспоминала необыкновенны случаи из свой жизни…).
Я был литературным секретарем и редактором Анастасии Цветаевой, сестры Марины Цветаевой; девять лет, с 1984 до ее смерти в 1993 году. Был составителем и редактором четыркх ее прижизненных и двух посмертных книг, автором предсловий к ним. Кроме того, помогал созданию авторской редакции ее романа «Amor», написанного в сталинском лагере.
— Нескромный вопрос: в чем состояло редактирование произведений Цветаевой, которая сама обладала высочайшим вкусом и блестящим стилем?
— Анастасия Ивановна писала длинными, сложными периодами. Павел Антопольский говорил, что ее проза насыщена электричеством памяти, сравнивая ее с прозой Льва Толстого. Но всегда писателю нужен взгляд со стороны. Вот я и был таким «взглядом»: снимал шероховатости, «распутывал» длинноты, убирал лишние слова. Порой мы спорили по мелочам, но работали удивительно слаженно. Она мне говаривала: «Я при вас не чувствую возраста». Анастасия Ивановна написала «Ночное эссе» о нашей работе. Его машинописный текст я передал в отдел рукописей одесской научной библиотеки.
— Какой была Анастосия Ивановна «вблизи»?
— Она была психологом, равным которому я не знаю. «Входиа» в любого человека, могла понять его, порой одним словом изменить судьбу. Религиозность сказывалась во всех ее поступках, особенно в покаянии. Если случался у нее гнев, она очень скорбела о том, долго извинялась. Считала грешным обижаться: «Не человек негодяй, — у человека бывают негодяйские поступки, но в человеке всегда искра Божия». И добавляла: «Даже в моих соседях по тюрьме, по лагерю…».
Даже в преклонных годах, когда я знал Анастасию Ивановну, ее талантчеловеческий и писательский не иссяк, он продолжал блистать новыми гранями…
* * *
Рассказов Станислава Артуровича хватило бы на пять, десять таких страниц, — они один интересней другого. Трудно поверить, что такое «электричество памяти» у человека, коему лишь немого за сорок лет.
Вероника КОВАЛЬ.