Писатель, переводчик, художественный критик, Станислав Артурович Айдинян живет и работает в Москве. Долгие девять лет – с 1984 по 1993 год был литературным редактором и секретарем Анастасии Цветаевой, старейшей писательницы России. Сегодня курирует художественные проекты, составляет и выпускает свои поэтические сборники, выступает как искусствовед на открытии многих выставок Москвы. Но, самое главное, – он возглавляет, как главный редактор, ныне читаемый многими, литературно-художественный журнал «Южное Сияние», приобретший известность в последнее время в сети. Он по-прежнему не покидает и цветаеведение, оставаясь с 1992 года научным сотрудником и членом ученого совета Литературно-художественного музея М. и А. Цветаевых. Недавно составил из статей давних и новых книгу «Четырехлистник» (2016), посвященную «трудам и дням» Анастасии и Марине Цветаевым, К.Бальмонту, А.К.Виноградову… Его общественные должности – заместитель председателя Южнорусского союза писателей, заместитель председателя Творческого союза профессиональных художников, вице-президент Российско-итальянской академии Феррони.
— Станислав Артурович, как получилось, что Вы, человек, который родился и вырос в Москве, сын знаменитого на весь СССР тенора, Народного артиста Арм. ССР Артура Айдиняна, сыгравшего главную роль в музыкальном фильме «Сердце поёт», поехали получать высшее образование в Ереван?
— Идея поступить Ереванский университет после окончания средней школы возникла весьма своеобразно. Ее подала, фактически, Евгения Юрьевна Авербах, дочь крупнейшего гроссмейстера, Чемпиона СССР по шахматам Юрия Львовича Авербаха. Она мне частным образом преподавала английский язык, и помня то, что сама она аспирантуру заканчивала в Ереване, сказала, что в МГУ в основном серьезно занимаются историей КПСС и спортом, а в ЕрГу – сильные филологические кафедры, там пристально, всерьез занимаются наукой. Отцу эта идея понравилась, и он привез меня в Ереван в 1975 году. В первый раз я там побывал в 1971-ом, увидел, как живут мои родственники по отцу – его две сестры, Сирануш и Вартуи, его младший брат Карпис и их дети (все они потом уехали в Лос-Анжелес, в США). А в 1975-ом я сдавал экзамены в университет «в три этапа». Сначала у себя на дому меня экзаменовал с пристрастием друг отца, министр просвещения (среднего образования) Армении, Семен Тигранович Ахумян. Он сказал отцу, что у меня высокий уровень подготовки, и что мне нужно поступать не в педагогический вуз, что был в ведении его министерства, а в Университет. И снова экзамен, на сей раз его принимал у меня в квартире своих детей Людвиг Папикович Гарибджанян, министр высшего образования Армении. Действительно я потом осознал, что мне повезло – на филологическом факультете, куда я после еще и общих вступительных экзаменов поступил, преподавали в основном с позиций пан-эллинизма и европоцентризма. Это не значит, что не было лекций по марсизму-ленинизму. Но… Нам преподавал античную литературу ярчайший лектор- импровизатор, сын великого актера армянского кино Рачия Нерсесяна, сам еще и киноактер, Левон Нерсесян. И не менее оригинальный латинист, семиотик и лингвист, Эдмон Аветян, по чьим учебникам учились в университетах на Западе. ЕрГУ тех лет действительно позволял получить более широкое представление о мире, выйти за жесткие рамки советской системы. Ведь мы получали современную литературу на английском языке, которую в библиотеку университета посылал Фонд Гюльбекяна. Я не жалею, что довелось учиться в ЕГУ…
— Но армянский так и не выучили?
— Я уже не понимаю разговорную армянскую речь, как я начал понимать ее, когда с перерывами на лето, пять лет учился в Ереване. У меня не было цели выучить язык, языки нужно не учить, а впитывать из среды. Интеллигенция Армении 1970-ых годов вся почти говорила на русском языке. Мечталось, конечно, овладеть тем армянским, на котором отец говорил. Тот язык был мелодичный, красивый, похожий на музыку… Отец родился и вырос в Греции, и говорил на западном армянском, который я, хоть и очень редко, но слышал с детства, когда отец общался с родственниками по телефону. Да, западный мне больше нравился по звучанию. Восточным армянским я так и не овладел.. Западноармянский от восточноармянского, отличается, в диалектах, как русский от украинского. Даже некоторые буквы также читаются иначе. Но мои родственники не говорили на нем постоянно. Поговорят немного на новогреческом, потом полчаса на турецком, на котором постоянно говорила Азатуи, мачеха отца, вторая жена деда Мкртича, — а потом снова переходили на армянский. При таком «полилингвизме» или, проще говоря, «языковой чехарде», языки выучить было просто невозможно…
— Кого Вы помните по тем, студенческим годам?..
— Я дружил с художником, одним из основоположников армянского мультипликационного искусства, Валентином Георгиевичем Подпомоговым. Это был удивительный человек и художник, неоднозначная личность, которую еще предстоит оценить. Он постоянно разыгрывал кого-то, постоянно творил, даже в простой беседе вокруг него создавались целые миры. Журналист Карине Тер-Саакян не была моей сокурсницей. Она из Университета ушла, училась в Педагогическом институте русского и иностранных языков им. В.Я. Брюсова, что не мешало нам дружить. Годы спустя узнал, что Карине стала писать о политике. В юности она предпочитала художественную, часто иностранную, литературу, философские труды. Играла нам на пианино песни Beatles, пела… Носила круглые очки в железной оправе – «под Ленона». В довершение ее «джинсового» облика – у нее на груди на тесемке висел одно время кожаный футляр, куда она клала кубинские сигары. Так что вид у Кары был эпатажный… Очень жаль, что ее не стало так рано… Возможно курение, — она одну сигарету в юности прикуривала от своей оканчивающейся другой, сыграло в этом роль, а может быть и нет, — просто каждого и каждую ждет свой час…
— С чего началась Ваша работа с Анастасией Ивановной Цветаевой?
Начну с того, что когда я лежал с приступом ревмокардита, в Больнице 4-го управления Армении, что над Разданским ущельем, (где я, кстати, и познакомился и выпил немало коньяка по ночам с лежавшим там после инфаркта Валентином Подпомоговым), там у врачей я увидел в одном из кабинетов на книжной полке «Воспоминания» Анастасии Ивановны, первое издание, 1971 года. Потом о ней, точнее о ее очерке о яснослашащем и ясновидящем Котике Сараджеве, мне рассказывала Наля – Наталья Ивановна Попова-Сарадждева, арфистка Ереванской оперы, внучка дирижера Сараджева, отца Котика. В современном Ереване при входе в консерваторию, есть мемориальная доска, говорящая о том, что К.С.Сараждев был два срока ректором консерватории. Вот в квартире дирижера Сараджева (перед подъездом которой также стоит сараждевская памятная «стелла»), я увидел очерк «Сказ о звонаре московском» Анастасии Цветаевой из журнала «Москва» (№ 7, 1977) , где рассказывалось о легендарном московском звонаре, игравшем на колоколах свои «гармонизации». К сожалению уникальный дар Котика-музыканта стал угасать, когда большевики в Москве запретили колокольный звон. Котик попал в психо-неврологическую клинику, которая во время войны оказалась в зоне оккупации и, освобождая клиинику себе под госпиталь, немцы всех без разбора больных расстреляли… И Котика постигла та же участь… Но личность К. К. Сараджева в истории осталась. Осталась не без помощи Анастасии Ивановны. Была опубликована в соавторстве с младшим братом Котика, Нилом Константиновичем, книгу «Мастер волшебного звона» (1988), которую во многом «заредактировал» на советский лад редактор издательства «Музыка», где книга выходила. Потому лучше читать о нем, о Котике, в книге Анастасии Ивановны «Моя Сибирь» (1988), где яснее слышится голос автора, хотя и этот текст не включил, по условиям времени, мистических случаев из жизни Константина Сараждева… И в Ереване опубликовали очерк Анастасии Цветаевой о Котике, очень сократили его, но дали с иллюстрациями в журнале «Советакан харвест», на армянском языке. Я зашел в редакцию в 1988 году и попросил прислать Анастасии Ивановне гонорар. Там были очень удивлены, что Анастасия Ивановна еще жива… И я сказал, что не только жива, но еще и много писательски работает…
Уже в Москве в квартире у М.Б. Козьмина, главного редактора журнала «Вопросы литературы», я познакомился с Маэлю Исаевной Фейнберг-Самойловой, редактором «Воспоминаний» Анастасии Ивановны. Маэль Исаевна узнав, что я пишу о писателе А.К. Виноградове, сказала, что его в молодости знала Анастасия Ивановна, и дала ее адрес в Эстонии, где та отдыхала в Кясму. Я написал, и в ответ получил целых два ее письма, где она вспоминала о Анатолии Корнелиевиче, его судьбе. Там же было приглашение – встретиться. Осенью 1984 года мы познакомились.
Она была общительным человеком?
— Друзья бывали у Цветаевой, по предварительному телефонному звонку, могли прийти по делу и иные почитатели ее сестры, она если входила в беседу, то тогда общалась темпераментно и охотно, и по поводу прошлого и по поводу современности… Но никак нельзя сказать, чтобы ее двери для всех были широко открыты. Она время отдавала творчеству, труду, вечно была занята. И с первой же встречи наша «литературная беседа» о друге ее ранней юности, писателе Анатолии Виноградове незаметно перешла в работу. Меня очень интересовали ее рассказы о М. Волошине, А. Белом, К. Бальмонте, — о Серебряном веке, и об ее отце, «тайном советнике» Империи по табели о рангах, Иване Владимировиче Цветаеве – основателе Музея изящных искусств имени Императора Александра III, ныне известного нам как ГМИИ им Пушкина. Иван Владимирович, по словам его младшей дочери, каждый год ездил «представляться Государю», то есть с отчетом о деятельности. Это отражено в его Дневнике, интересном и с исторической и с литературной точек зрения, который, к сожалению, до сих полностью не опубликован…
Значительную часть своей жизни младшая-Цветаева прожила в ссылке?
Осенью 1937 г. Анастасия Ивановна была в Тарусе арестована. «Репрессирована до 1956 г. (10 лет Исправительно-трудовых лагерей в Дальневосточном крае, в ДВК, и ссылка в Сибирь). В 1959 г. Реабилитирована», — читаем мы в ее автобиографии за 7 января 1977 года.
— Это правда, что она вступила на писательский путь раньше своей знаменитой сестры?
— Да. Совсем юной девушкой она опубликовала в 1915 году свои богоборческие, философские «Королевские размышления, 1914». затем последовала ее вторая книга «Дым, дым и дым 1916» — вторая книга отдана ее чувствам, увлечениям. А Марина Цветаева к тому времени была автором трех юношеских книг стихов «Вечерний альбом» (1910) «Волшебный фонарь» (1912) «Из двух книг» (1913) Даже ее сборник– «Юношеские стихи» за 1913–1915 годы был опубликован только в 1976 году. Проза, потом опубликованная, стала создаваться значительно позже, в годы жизни за границей.
— Удивительно, что юная девушка написавшая атеистические «Королевские размышления» впоследствии издала книгу о звонаре Даниловского монастыря…
— Да, ее юношеские взгляды очень огорчали старшее поколение тех, кто был знаком с ее отцом… Но жизнь еще в 1919 году ее изменила. Уже этому времени Анастасия Цветаева стала верующим человеком. Сначала мистически верующим, затем православным… При этом она не поучала, держалась внешне открыто и дружелюбно. Она была очень живым, темпераментным, настойчивым, волевым человеком, очень деятельным.
— Вы много лет, как известный в художественных кругах искусствовед, открываете выставки, можете ли подсказать, в чем секрет хорошей картины?
— На этот вопрос отвечают все по-разному. Для меня основополагающим предстает эстетический элемент. Хорошее искусство разных жанров и направлений – когда есть высокая Идея, облеченная в гармоничный облик творцом, мастером. Чувствуется, когда в произведении лучится красота, есть человеческое тепло. Ведь настоящая задача искусства – не искушать, а возвышать человека, давать ему пищу духовную, восхищать!.. А восхищение и есть чувство духовное, в старину говорили – «Восхищен до седьмого неба». Кто находит покой и свет в религии, лучше понимает и искусство.
— То есть Вы противник ультра-современных течений?
— Я не против игры в искусстве. Игра его оживляет. Но абстрактные идеи, прихотливо выраженные в «актуальном» искусстве, бывают мертворожденными театральными постановками по своей сути, Они — приведем неологизм, духовно недостаточны – по своему «недосмыслию»!.. Гвозди в апельсинах? Увольте!
— Как Вы считаете, как изменится искусство в будущем?
— Я уверен, что, если останется Душа у земного человека, не выветрится, не обмелеет, тогда останутся в земном обиходе и красота, эстетика. В какой форме — трудно сказать, ведь реальность вокруг нас стремительно меняется. Но так всегда было и будет – божественная искра в человеке, даже часто равнодушном или греховном, может спонтанно вспыхивать в нем, рождая тягу к прекрасному. Это в самой его сути, от начала времён…
Беседу вела Нарине Эйрамджянц