Станислав Айдинян
«Откуда явилось, туда и вернется».
Строки из зарытой книги.
Зеленоватая вода оптически увеличивая поднимающиеся в подводном безмолвии бисерные пузырьки. Мимо проносило медузу. Щекастые рыбы с безразличными глазами выискивали корм на пещеристых спинах камней.
Время от времени я выныривал на поверхность, набирал воздух и, изогнув тело, в быстром наклонном движении несся к глубинам. Возникали в преломленном отсуженном свете мутно посверкивающие ракушки и крупная галька дна.
Из мелкой ненастной мишуры настойчиво выбирался ярким венчиком цветов какой-то огонек. Я хотел вернутся к нему, но не хватило воздуха.
Вынырнув, несколькими взмахами доплыл до ближнего волуна, прячущего в слабо бегущих волнах поросший водорослями лоб. Солнце прогревало воздух, играющий ветрами – Солоноватая свежесть овевала мокрую кожу. Тянуло на жаркий песок, в легкий сон. Но бескрайний сосуд моря, «до краев» полный тайнами, притягивал, манил.
Пенистыми брызгами взметнулась вода. Прохлада обтекла грудь, снова ощутившую глубину. Вновь среди крупчатых россыпей различился расплывчатый свет. Яркая точка прикрывала взгляд и, казалось, откуда, со дна, замерцал наблюдающий, нечеловечески-внимательный зрачок. Чем ближе, — тем ярче, меняя оттенки, сиял он.
Не в силах разглядеть источник странного света, я схватил огонек рукой и вместе с ним взмыл вверх.
Не сразу разжал пальцы. Что если там просто укатанный по дну осколок стекла? Только доплыв до камня и заняв свое место под солнцем, разжал пальцы… Вспыхнул под лучами на раскрытой ладони вставленный в черную оправу перстня, прозрачный камень. Прохладной и возбуждающей радостью повеяло от находки. Камень был – как оправленный осколок льда, готовый растворится готовый раствориться в собственном блеске. Глянув сквозь его грани на солнце, чуть не ожегся о раскрывшуюся яркость светила.
Кольцо пришлось точно на безымянный палец правой руки. Счищая ногтем с глубоких узоров оправы зеленоватый налет и потирая грани камня о ладонь, я думал о том, потерян ли он, или принесен штормовыми валами оттуда, где под песком остались на дне кости его владельца…
Доплыв до берега, побрел по мягкой, травянисто ласкающей ступни тропке в гору, на которой помешалось мое временное жилье.
Чем выше поднимался по тропе, чем шире сверху открывалось море, тем сильнее звучало во мне неизвестное раньше чувство, которое росло, поднималось, ширилось…
Кольцо посвечивало, помигивало суще, снова вбирало утренний когда-то мир.
Камень стал менять цвет – зазеленел, засиял изумрудно, потом лунно пожелтел, как волчий глаз, стрельнул хищным светом. Захотелось снять перстень, но оправа глубоко впилась в кожу на пальце и не снималась. Ритмическая пульсация исходила от камня, гипнотизировала, переполняла.
Меня поклонило ко сну. Сон от усталости, которую я вроде не испытывал после купания. Гнетущим, преклоняющим жестом сон указывал на траву, на землю.
Еле добредя до летнего домика, я рухнул на соломенное ложе. Сон опустился на меня, прижал к земле, от которой запахло травами, ослепил сомкнувшиеся глаза яркостью сотен светил, раскрыл окованный черный путь, соскальзывающий куда-то вниз, в поддонные пространства.
Перед глазами засверкали светлячки всех цветов и оттенков. Яснее обозначались нисходящий пролет, по сторонам которого чернели нераскрывшиеся лотосы и покрытые длинными наростами тарпаны.
Гулкий звук проник в уши. Я почувствовал, что уже не подвластно мне несущее движение, тело стало столь легким, как если бы не было его.
Становилось страшно. Но не мне, а кому-то, кто остался далеко наверху. Охватывало неживое успокоение. Издали засиял очаг света и средь неземного засверкали забытые лица и разрушенные здания…
Но отнесло меня куда-то в сторону от света, и там, в полутьме, я увидел таинственный город, в нем – гигантские храмы и башни.
Вглядевшись, с высоты, в три концентрирующих круга зданий, я заметил над золотыми воротами храмов – мутные металлические зеркала. А на площадях – в лунном остуженном свете – тени трехглазых статуй, изваянных из черного подземного камня. Они притягивали меня лунным свечением, исходящим из глубоких глазниц.
Я опустился в сумрак города, к подножию одной из статуй. – При моем появлении ее «третий глаз» засиял изумрудно, потом пожелтел, как взгляд вожака серой стаи, потом зардел – налился рубиновой кровью и стал гаснуть, как уголь в ночи. Вместе с ним я стал погружаться во тьму.
Снова сгустились, как волны моря, тонкие вихри, которые провожали в глубины – подхватили, унесли из исчезающего города.
Вспыхнул и стал приближаться очаг света, от которого отнесло меня в полутьму, — вновь я летел к сияющей сфере. Крылья слиянья уже раскрылись во мне, но когда осталось всего несколько взмахов, Голос, равный серебристому чуду, из Света сказал, что – еще не время…
… Я вынырнул у себя в комнате и ощутил слабые конвульсии в холодеющем теле… С ужасом понял, что мне давно уже страшно, а я забыл там, внизу об этом, не чувствовал, что тело мое давно объято сонной смертельной боязнью.
Еще не проснувшись, мысленно обогнул свое тело и ,со стороны взглянув на его страх, пройдя сквозь светлую, далеко вышедшею за его пределы оболочку, — вздохнул.
Кольцо сияло, ало пламенея на пальце. Камень пробирала дрожь – я это ощутил, когда разъял веки. Странно было смежить их снова и страшно было темноты.
Обманным слепящим мороком виделся свет вокруг. Я выждал, чтобы кровь полным сердечным биением заструилась по онемевшему телу, встал с трудом, такой тяжестью набрякли руки и ноги, и вышел, покачиваясь от слабости, на порог жилища.
Все вокруг предстало как в негативе. Цвета поменялись местами. Цветной негатив природы был неестественен, горек, враждебен.
Протер глаза и – как ни в чем не бывало – засветило солнце, ветер забился о стволы, затеребил древесные ветви. Снова – землю под ногами и небо в вышине, крылья чаек, широко раскрытые в напряженном полете. А ниже – люди и псы, разгребающие что-то в песке.
Нечто проницающее слилось с ними со всеми или открылось в них самих. Я закрыл глаза, оттого, что опять почувствовал тягу, влекущую на щель излома, и понял, что в том, в ком открывались эти пути, тайно поселяется эта тяга, — я почувствовал ее, хоть и знал, как случайно и трудно от туда возвращаются.
Странно все же ведь полнота сил, ведь жизнь… Кольцо блекло, бесцветным топазом светилось на безымянном, посиневшем от внутреннего холода пальце.
Снова попытался снять кольцо и снова у меня ничего не получилось.
Ступив за порог дома, сделал несколько шагов к откосной круче, что начиналась неподалеку от дачных оград над морем, пошел по тропинке над каменной пропастью, к которой внизу припадали долны. Быстро устав опустился над обрывом на траву. Как теперь притягивает Земля! Как голос ее внятен теперь!
На узкой тропе я увидел женщину, которая, стоя ко мне спиной, говорила что-то, потом в шепоте ее различились слова молитвы, которые стекали по длинным волосам и падали на острые камни под ногами. Видно, молитву не принимало небо. Но ее слушала земля, она слышала ее шепот.
Каким-то чудом я проник в ее чувства, почуял цветочное масло ее мечтаний, ее душевный огонь, познал и запретность такого проникновения.
Женщина ушла, исчезла с глаз. Кольцо мигнуло янтарно-желтым, перелившимся в сапфирово-голубой.
Я пошел в противоположную ее тропе сторону но, как оказалось, она во мне не исчезла, — продолжая видеть, я разглядел в ее неопаляющем внутреннем пламени бичующие красно-синие полосы испуганного смятения. Я же заметил тонкие лучики, опоясывающие ее голову и тело причудливым переливным семицветием. Вот-вот переселится она в исходящую от нее живую магнитную бурю, раскроет глубоко смотрящие глаза и понесется, как недавно несся я, в темень длинного тоннеля, освещаемую мириадами колючих, незатухающих огней. Но она отвернулась, возвратилась с порога, ведущего во тьму. Ослабло натяжение нитей, пробующих прочность ее существа.
И тут красный туман затмил все. Я выпустил ее из внутреннего поля зрения. Почувствовал, что с пальца на траву тропы соскользнуло кольцо.
Оно покатилось, подпрыгивая, долетело до края обрыва, ударилось о ракушечный камень скалы, прощально брызнуло чудным светом и упало в море, подняв малый бурунчик воды, исчезло.
На один вдох я застыл над обрывом. Через мгновенье уже летел с высоты вслед.
Холод воды принял меня, я увидел удаляющуюся, светлую через воды точку. Она все дальше уходила в темень, а на встречу мне, из тьму полезли жуткие, как мертвые страхи, спрутообразные существа, — они преградили путь, обхватили грудь, сжали легкие, выжали из них воздух и вытолкнули, полузадушенного, на поверхность.
Не знаю, как сострадательные волны вынесли тело на берег.
Помню, ощутил, что часть меня ушла безвозвратно в подводную глубь, что, отделившись, она лежит на дне, отражая гранями свет и тянется ко мне, притягивает меня и я тянусь к ней, отвечая на зов глубины, бьюсь о пределы досягаемости.
Все стало на свои места. Позитивный берег, незаметно увеличивающееся число людей – шумящих, играющих в детские игры, смеющихся, поглощающих пищу.
Прибрежная жизнь бросилась в глаза, которым захотелось закрыться… Хотелось…
На моем пальце до сих пор остался незаживающий обручальный след от утонувшего перстня. След этот, я знаю, исчезнет только в месте со мной.