Станислав Айдинян
Легенда
Однажды одно из людских – теперь уже мертвых – племен избрало себе безумца-царя. И не раскаялось в этом. Царь собрал к замковым зубчатым оградам народ, толпу разделил на два ожидающих радостных стада – и подарил половине одной герцогский титул, половине другой – княжеский.
Одаренный народ славословил царя, уходил, растекаясь в равнины.
Шут, один оставшись без титула, сидел как тревожная тень у темного трона, глядел на царя:
— Царь, милостивый и безумный, чьи мысли подобны стае взбесившихся обезьян, что ведут слепого слона на водопой! Мудро и странно одарил ты сегодня народ, скажи же теперь, кто я – владетельный князь, или сиятельный герцог?
Шут извернулся, петлею вопроса склонился к царю за ответом. Глаза его стали тревожны.
Царь был безумен и потому сразу понял шута, лицо его прояснилось, царь ответил:
— Ты не герцог, ты не князь. Я дарую тебе титул, который в царстве моем кроме тебя не будет больше носить никто. Кроме тебя! У нас только герцоги, князья, один ты дарован титулом – Человек. И так как ты теперь – титулован и девиз твой под гербом – ЌВенец творенияџ — исполняй пожелание и приказание мое. Приказанье безумия, — царь подмигнул двум глухим и слепым стражникам, охранявшим его, — Видишь, меж двумя башнями, струною ветров натянут канат?.. Это не праздная нить.. Мне было видение: к нам спустится странный неизвестный, но юный пророк, чей предок развел далеко над древностью крылья добра и зла… Он остановился в царстве у нас ненадолго. Путь его – будущее. Так вот, человек, — помрачнел веселый и вкрадчивый царь, — В назидание пророку ты должен над площадью перепрыгнуть своего брата.
Шут оступился, бледный скатился с тронных подножий упал на колени. Недавно дерзкие глаза его умоляли…
Но царь, жестоко бичуя глазами шута, прошептал и в словах его не было ни тени веселья и даже безумья:
— Ты сделаешь это, так надо – этот город построен и есть для того, чтобы пророк единственный раз посетил нас и на нашем игрище понял, что мир – это труп. Унесет он мертвую добычу…
— Слышишь, как горные ревуны поют трубы на шахматной площади? Тетива, звучная, как струна, натянута. Реют узкие яркие флаги Все знатны, нет простого народа на площади, потому что никто ничего не увидит, не заметит, не поймет. Не бойся! Веселье сегодня для всех. И только для одного человека короткое горе и для пророка – тайна. Ты слышишь, ступай, человек! Иди, шут… — добавил серьезно седой повелитель.
И глухие, слепые стражники потащили по шахматным камням улиц, под взглядами узких невидящих окон – шута, который, в сущности, был человек – упирался… Стражники втолкнули его в узкий, без лучика света, башенный ход. Безнадежно, не видя, не зная, не чувствуя сердца, и боли, — шут-человек, нетвердо ступая, пошел, как последний из смертных взбираться на злобно-зыбучую старую башню.
Когда вышел он на веющий ветрами свет, увидел: нет никого на канате!.. Сердце его ожило и запело. Только от чего-то на одном из зубчатых уступов на башне пригрезилась грустно-осенняя птица…
Не прошел он над людской, запрокинутой в землю толпою и половины пути по грубо-натянутому над площадью канату, не прошел и половины, когда открылась маленькая дверца в насупленной каменной башне и показался, вооруженный длинным шестом – канатный плясун – его брат. Шут безоружно взглянул и все понял. Он шагнул по канату, шагнул, еще шаг… Грустная птица взмахнула крылами, падая с башни..
Крик повис, как дрожащая тетива над площадью.
Кто-то сорвался с каната, полетел, ударяясь, разбиваясь о стену, летел, и кто-то – ликуя? – стеная? – прыгал с шестом, хохоча и ругаясь, кривляясь и плача над ним.
Царь далеко во дворце улыбнулся, как шут под безумною маской, и, гадая по крику, как по трубному зову, услышал, что юный пророк явился, он в городе, стоит средь толпы, ослепленный падением в самое сердце.