«ПОДСЛУШАННЫЙ ФАУСТ»

Станислав Айдинян

Я ухожу по усталым ступеням под каменное крыльцо.
Затворяется подвальная дверь.
Предо мною — глубина темноты.
Иду на ощупь…
Приподнимаю — сразу черными от копоти пальцами — стекло керосиновой лампы, в которой вместо фитиля — огарок свечи.
Подношу вспыхнувшую мелкими искрами спичку и — лучи «волшебного фонаря» — скользят в пойманную ночь.
Теперь — полуприкрыть, как ко сну, веки, найти легкую дымку, сквозь которую все предстает в особенном свете — углубляется, оживает.
Тихо.
Настороженно тихо…
Огонек лампы слабо подмигивает темноте.
В песчаной нише я заметил сундук, позеленевший от заброшенности.
Подхожу.
Стук о камень стены.
Откинулась крышка.
Я открыл ее.
Под крышкою медленно гибнут от сырости ветхие бумаги и книги.
При свече я стал разбирать их, и они пытались заговорить со мною.
На дне сундука — под слоем пыли — нашелся, из другой жизни вынырнул — длинный футляр потухшего цвета.
Футляр закрыт. Он не соглашается выдать тайну.
Лезвие моего ножа уговаривает замок — не сопротивляться.
Створки скрипят по дверному.
Раскрылись.
На вылинявшем шелке — гусиное перо.
К перу тесьмой привязана записка.
Порыжевшими чернилами по плотной бумаге что-то выведено.
Подношу футляр ближе к лампе-свече — неясная строка оживает надписью:
Перо, коимъ писалъ тайный совътникъ…
Чернила выцвели и имя нельзя прочесть. В свете свечи перо золотится.
Великолепный обман зрения и чувства: будто кто-то тайный писал пером сказочно-золотой птицы.
Из подвала — широкая нора в еще большую глубину.
Оттуда тянет холодом.
Ветер — порывом — выхватил из футляра перо.
Рассыпав по стенам золотые блики, оно понеслось по воздуху, как по течению, и я нырнул в подземные ходы следом за ним.
Подвал сообщался с катакомбами — старыми каменоломнями под городом, где в бесконечной протяженности лабиринтов — могильная сырость. Звездами капель мерцают тяжелые своды. По ним — зловещая геометрия трещин…
…Я бегу за унесенным ветром пером.
Оно летит, как золотая строка меж песчаными стенами.
Огонек лампы угасает.
Стало почти неразличимо в быстром ветре перо.
Пробежав не так далеко, я остановился: лампа погасла… Надо мною кругами понеслись летучие мыши. Зажурчал тоскливый шелест над головой.
Под ногами осколки камня. Я ощутил их обломками чьих-то усилий.
И тут — лунный свет — ослепляя — ударил молнией из ветвистой трещины в стене.
Острый взрыв блеска!.. Молния осталась в глазах…
Не успев умереть в мелькнувший за плечи страх, я вжался в холодную стену.
Слепым голубем метнулась какая-то тень.
Из трещины-молнии поплыла, расширяясь, мерцающая световая волна и… забрезжил голос, не старый, но и не молодой.
— Вы опять, доктор, о познании? — кто говорил: «Я на познанье ставлю крест»? К тому же… помните старую песенку?
— Какую?
— Ту, которую певали у Ауэрбаха. Не притворяйтесь, Вы прекрасно помните слова:

В науках можно прок найти?
О, не надейся, не ищи.
Научным знаниям предел
Навек их сутью положен
И только мрак на том пути
До высших истин не дойти
Ни тем, кто книгой просвещен,
Ни тем, кто в мыслях изощрен…

— Это не песенка, а стихи. Я написал их, потом сжег.
— Действительно, Вы правы, я, как всегда, перепутал. Путать — моя миссия. Но раз стихи попали в огонь, в стихию огня, в мою стихию
— значит — Вы посвятили их мне. Не спорьте! В беседе с одним северным писателем родственник мой утверждал, что рукописи не горят. Зная, что их подслушивают, он говорил так специально, чтобы люди чаще жгли рукописи и тем самым посвящали их…
— Вам!.. — иронически досказал второй.
— Вот именно…
— Вы столь честолюбивы?
— Ну что. Вы, честолюбие я перерос на тысячелетия, но видеть огонь, движение, разрушительные страсти… видеть творчество… когда вы пишите страницы бытия, хотите стать творцами себя и жизни… И, разрушив собственную пустоту, становитесь Адамом, который — из мысли, прямо в мир рождал — фигуры, формы, существа. Когда вы — жажда, вы — молния, вы — отражение, вы — капля, что жаждет Океана…
Но ваша жажда — круг. Вы мыслите по кругу.
За вашим кругом все в Боге и Бог во всем.
А вы… — «Тому, кто круг, исхода нет из круга».
Вы бьетесь о предел, как дети…
Меж собеседниками разделяющая минута: молчание.
В голосе того, кто ведет разговор, слышу долгий подземный гул, идущий из глубины звуков. Звучание это завораживает. Не могу сдвинуться с места, уйти. Я обречен на их беседу, будто расписанную по воздуху золотым пером.
Кончилось молчание, и все тот же голос темный произнес, заклиная:
Не для сухих умов дано Познания Веретено, Оно в кружении своем Мотает думы всей Земли, Но тонко это волокно…
…А знаете, Фауст, — неожиданно прервал себя темный, — Европа началась с отброшенного строителями камня, на который по пути в Трою присел Гомер. Тот, кто разгадает камень, развяжет пояс пространства. А кто разгадает череп в руке печального принца, тому наградой — ось тишины между добром и злом…
— Опять искушаете, — ответом отнесся к темному второй голос.
— Нет, подергиваю нити! — ответил темный и, наверное, улыбнулся.
— Послушайте, кавалер пера (я вздрогнул) — задумывались ли Вы над тем, чем интересен Ваш метод?
— Чем же? — тоном прохладного удивления спросил темный.
— Вы искушаете тем самым, от чего хотите увести. Например, искушаете истиной… Ваш Круг Познания… движется, своенравно гнется, вертится веретеном… Кружатся, развеваясь, обрывки мыслей. Все мелькает. Закружишься вокруг собственной оси, запутаешься в нитях и — ты на дне колодца, куда заглядывает страх…
Говорите, не Вы завертели ось?.. Но Вы обрываете нити. Оборвали Нить Ариадны и… завертелся, закружился подвешенный над извилинами лабиринта человек-шут. Вечный шут с черепом в руке.
Так просто… Только посильнее дернуть за нить, и разум шута упадет в бездну. Сознайтесь, не Вы ли нитью растянули по кругу единую точку, мгновенье? Время — не Ваше ли изобретенье?..
Ответ — смех столь же затаенный, как его обладатель. Когда смех стал глуше, снова заговорил Фауст:
— Вы ждете, чтобы я потребовал у Круга, о который бьюсь: «Остановись!» Допустим, я произнес заклятье Бесконечности — и что Вы получите?
По договору — всего лишь душу, в которой — детство ощущений, коварство чистоты… И жажда в свой клубок вплести все нити. А Дух, нетленный, вечный Дух? — Посланец Бога в каждом из нас, лампада Вечности?.. Душа — приманкою, но интересен только Дух, что кроется за нею, он так далек, так неподвластен Вам!
Вот и стоим на грани, где противоречье перетекает в яд, и яд, в количествах уменьшась, в противоядье переходит столь же плавно. Я знаю, наш договор подложный: фальшивым векселем на Дух Вы подменили договор на душу.
— Ну разве можно столь серьезно — относиться! — разбираться! — придираться! — к чему? К такой мелочи, как происходящее… — отвечал, явно отвлекая, теперь менее гулкий в глубину голос.
— Развейтесь, Фауст! Не угодно ли вина и хор невидимых споет нам про бессмертье?
Но Фауст не отступал:
— Вы разжигаете во мне волнение, желание — знать, но разжигаете, чтобы быстрее перегорело, обратилось в угли. Пройдет волненье, чувства охладеют, огонь погаснет. Нечем будет согреть разум, — он говорил все тише, все печальней, — бесчувственность, невосприимчивость — вот подлинная дьявола ловушка, паденье в замкнутый и тесный круг…
И на кругах своих оставшись без души… С испепеленным Духом — нет, не исчезну, а постепенно стану Вашим вечным спутником, слугою, секретарем. И — под темным руководством — займусь чем-нибудь окончательно земным, например, буду сокращать диалоги Платона…
Снова меж ними молчание.
Каменным гнетом нависло подземелье.
Я затаил дыхание.
Ум полон, насыщен слух, только глаза тосковали.
Не вытерпел — сделал шаг к голосам, шаг, еще шаг…
Угол зрения, расширясь, вместил — во льющемся ниоткуда, мерцающем свете — волнисто-неровное, двоящееся пространство и в нем, как сквозь магическую призму, я увидел тень… Она показалась знакомой.
В ее — сидящем на камне очертании, в опущенных плечах — горечь. Одной рукой она подпирает щеку, другой держит на коленях циркуль.
Тень шевельнулась.
Заколебался ее длинный старинный плащ, зазвенели у пояса ключи от прошлого и отмычки от будущего. В тишину скользнул шепот:
— Умереть, уснуть. Все дело в смертном сне, Что за порогом? Что нас ждет на дне?..
Силуэт ворвался в глубину памяти. Грустью всего мира повеяло от него.
Преодолев упрямую невозможность, я осторожно произнес пароль теней: — …Молчание…
Призрак обернулся, вглядываясь в темноту. Заметил ли он меня, поверил ли, что под каменными сводами услышал земной отзвук, подобный всколыху свечи?..
— …Молчание… — повторил я, стараясь, чтобы голос слился с тишиной и призраку казалось, что он говорит сам с собой, или с каким-нибудь будущим призраком.
Я хотел в третий раз призвать Молчание, но призрак, наконец, тяжело поднялся с камня и двинулся в мою сторону. Он ступал по россыпи ржавых гвоздей, рассыпанных кем-то в подземелье.
Тень подходила все ближе.
Склоненного под капюшоном лица не было видно, пока Фауст не поднял голову к невидимому в катакомбах небу и я, потрясенный, — не увидел —
Глаза-Глаза Фауста были —
Два живых огненных круга, в которых —
Сцепление немыслимых орбит, энергий, тонких равновесий…
Я погрузился в эти круги, утонул в их мерцающей глубине и —
прозрел в звезды:
В черном от вечного горя Небе Ввысь
треугольником вверх Засветлела Лестница Иакова, По ней поднимались крылатые тени, Легкие, как перо голубя, Подобные органному звуку, Они улетали в лучистую бесконечность, Сливались со Светом… Мне стало светло и тихо… Видение начало гаснуть.
Фауст опустил голову к земле. Поднял из-под ног человеческий череп, наклонился над ним — углубился в мертвые глазницы… В глубине раскрытых глазниц я услышал тихий шепот:

Молчанье жаждет слов — Слова замрут в молчанья,
Тень жаждет тела — Тело будет тенью,
Хохочет горе — Зарыдает радость.
Жизнь движет к смерти — Смерть творит рожденье
Так мерит взмахи Маятник Земли
И в миге равновесья — Смысл Вселенной.

Ключом Тайн, подвешенным на тонкой нити, разомкнулся Гигантский Купол Вселенной. Слева и справа от Вечного Маятника остались равные меры. В тихий миг равновесья…

Я различил в океане Небесном
Обратное —
Треугольником вниз —
Черное отражение Лестницы Света,
От него веяло ужасом:
По Черному отражению
Тени падали,
Как мертвые птицы,
К мрачной воронке темного конуса,
Рдеющей, как жерло вулкана.
Озаренный пламенем ада,
Я увидел, как со дна поднимается —
Дымная чернокрылая тень,
Смуглый, двоящийся облик —
В сжатых губах — острая, как скала, гордость. От каждой черты веющий холод и жуткие глаза, устремленные в глубину, как глазницы рогатого черепа.
Нечто темное, властное, из глазниц исходящее, не позволяло смотреть и, одновременно, мучительно звало мои глаза.
Я прикрыл изнемогающие, вздрагивающие веки.
Что-то, что сильнее слов, упало в мерцающий воздух.
В угасающий ритм стеснилось дыхание, когда к стенам подземелья приникла новая, непривычная слуху тишина.
В Абсолютной тишине я услышал, как в глубоком колодце три старые матери-парки тихо запели… Голос их слышен до дна Океана… Он покачивает, как в колыбели. Он поет о том, что Вертится Веретено, Что оборваны нити…
Гулкий звук древней взывающей песни проник в уши. Тело стало столь легким, как если бы не было его. Гулкий звук нарастал.
Он забился о стены гигантской невидимой птицей. Трещины сводов прорезались молнией. Посыпались камни…
Затряслись своды…
Земляной пол подземелья, покачнувшись, ушел из-под ног. Потеряв равновесие, Я полетел в бездну. Озарилась глубина.
С высоты головокружительного полета я увидел — На дне падения т— Темный конус, мрак притяжения. Объятый холодом, Я летел —
В стонах седой, взывающей бури. Во мне все кружилось и падало Но, собрав весь свой свет, всю волю, Я напрягся ввысь И, восстановив равновесие — Повис на оборванной нити… Нить натянулась, Завертелась с бешеной быстротой.
Перед глазами замелькало, Будто бледные кони помчались по кругу. Из мрачной бездны ужаса — Тяжелым свинцовым эхом Загремели слова: «Конус зияет!
Ты летишь к нему и я — за тобой… Идем вниз, лицом вниз!..» Понимая, что погибаю, Я закрыл широко раскрытые глаза, Последним усилием погасил темный голос, Воскресил тишину — Стал как зов, как молитва —
И, почувствовав светлую боль,
Всем собою услышал —
С Недосягаемой Высоты
Голос Чистого Света.
Голос пел существа и миры,
Достигал немыслимых глубин,
Размыкал круги безнадежности,
Связывал нити…
Вращение замедлилось…
Ослабло натяжение.
Легкий шелест крыльев пробежал по моему лицу.
Я разъял веки.
В наставшей вокруг — невесомой, как прозрачное крыло,
Тишине —
Золотым следом, следом кометы —
Падал сияющий Свет.
Глубина проросла Высотой.
— Мой договор!.. — сказал со дна, из злой щели, Мефистофель — …договор… — повторило из темного конуса эхо. Как со стороны — я увидел себя — распятым на оборванной нити. Руки мои соединены за спиной, правая нога заложена за левую.
Я покачиваюсь в мировом пространстве, как на медленном маятнике.
Надо мною плывет вокруг Тишины —
Тяжелый каменный шар Земли.
Шар земной огромен…
Я почувствовал —
Это он напрягает нить моего равновесия,
Он зовет меня.
Мой медленный Маятник дрогнул нитью,
Привязанной к Небу.
Над головою снова понеслось —
Нарастающим ветром — движенье.
Я полетел —
Навстречу Земному шару.
Приблизились моря, океаны,
Острые скалы горных хребтов…
Последний, сближающий миг —
Сквозь облака — Вспышка!..
Удар в сердце…
Боль, стон —
Все исчезло.
Оказавшись вновь в тишине темноты, я подумал:
— Огромный шар Земли ударился в грудь, и она не рассыпалась в прах?..
Не сгорела?..
И тут я понял, что в космической метаморфозе столкновения Земной шар, став малым, как точка, вошел в меня, весь исчез в моем сердце.
Сердце поглотило Гигантскую Землю…
Как только я ощутил сердцем Планету,
С Высоты, откуда видно все,
Сияющий Свет осветил
Раскрывшееся во мне подземелье
И на дне его — драгоценный
Краеугольный камень:
В каждой грани камня
Отразилось все Творение…
Вглядевшись в Краеугольный кристалл,
Солнечным сплетением горящий в груди,
Я увидел —
Звездное тело Земли.
Оно было…
Как череп Гомера,
Который Гамлет некогда принял
За череп шута.