Станислав Айдинян
— Ты снова пришел! – сказала она, не поднимая глаз – ты снова пришел, хотя знаешь, что мне это невыносимо…
— Ты не щадишь ни горя, ни радости. Ты крадешься по площадям, ты заглядываешь в окна – в глаза. Когда ты смеешься, все замолкают. Твой смех гасит веселье, тушит румянец. Бледность Луны на твоих губах.
— Прошу тебя, оставь нашу планету, поищи себе другой простор, другой приют. Веселись там, где пустота. Но ты хочешь смеяться только на Земле. Тебе нравится наше эхо. И я смеялась, когда была молода. Мне нравился твой смех. Я не знала, кто бормочет, кто шепчет за ним, не знала, что потом придет, преступит порог расплата.
Руки ее опустились, стали невидимы в темноте комнаты. Она все не поднимала глаз. Только множество связок душистых трав, подвешенных к потолку, роняли в воздух тяжелый аромат.
— Возьми сердце мое, но покинь эту планету, — продолжала она, глядя куда-то в сторону, будто опасаясь ожечься о чей-то взгляд, — Возьми то, что горело тобою, возьми твое наслаждение — мою ненависть, рожденную в любви. Но ты не возьмешь, не захочешь… Я знаю, ты давно уже только делаешь вид, что приходишь. Посылаешь вместо себя свою насмешливость – свою мертвую улыбку… Но я все еще слышу, как ты где-то глубоко смеешься, и потому не поднимаю глаз боюсь, что увижу, что тебя нет…
— Если тебя нет, у кого мне просить пощады? Что тогда я, и что – этот бедный мир?
— Но я чувствую тебя всегда, даже когда ты скрываешься, прячешься по углам, — ее лицо озарилось, как от огня углей, — как мне просить того, кто – добро и свет? И без моих молитв его тепло вертит ось планеты… Я ни о чем не прошу его, только прислушиваюсь… Когда день опускается в ночь и блуждают огни по равнине, я слышу снова твой зыбкий смех. Слух не обманывает меня.
Она вышла из ветхого, затаенного в лунной тени дома. Ветер подхватил седеющие пряди ее волос и улетающие в ночь слова молитвы.
Странную лунную тень, плывущую в ветер, увидел нищий бродяга, проходящий мимо дома по ночной тропе. Когда на него глянули из космато-струящейся тени глядящие куда-то в сторону мертвые глаза, его сотряс холодный озноб, он отпрянул и от ужаса – засмеялся…