Станислав Айдинян
Легенда
Слепой, глухой, и безмолвный страж стоял у трона царя. Наводил он ужас на всех, кто преклонял перед царем колени. – Особенно вблизи вид стража был дик – глаза широко открытые и огромные, казалось, видят все, хотя не смотрят никуда – Никто не догадывался, что страж слеп. Никто не видел, как после захода солнца мальчик-паж вел слепого стража на покой, никто не видел, как с первым лучом солнца паж приводил стража снова в тронный зал.
Люди, пришедшие к царю, увидя стража, теряли все желания: их посещал ужас, и они готовы были бежать от настигающих мертвых глаз на темном, как шкура носорога, лице.
Мощные руки в длинных – до локтя – железных перчатках, сжимали рукоять гигантского меча, всегда оголенного, блестящего холодно и остро…
Даже царю неведомо было – чувствует ли страж, что существует что-нибудь кроме трона, который страж охранял, никогда не видя, кроме пути к скамье отдыха в подвале дворца туда и обратно, снова обратно на нескончаемую вахту.
Давно умер второй царский стражник – слепой и глухой брат стража – но страж долго не знал об этом, не видел, что место по левую сторону трона освободилось пустотою. Он по привычке чувствовал исходящее оттуда тепло – ощущал то, чего уже не было, как мы видим свет от светил, погасших тысячи лет назад, не подозревая, что любуемся мертвыми, давно погасшими звездами.
И все же стражник узнал о смерти брата. Тот пришел к нему во сне и сказал, что мертв, что он просит не чувствовать больше исходящее с его места тепло, потому что чувство это приковывает его душу к Земле, мешает умереть в тайны иных просторов и там забыться в иных трудах.
Стражник проснулся до рассвета. Пришел мальчик-паж, зевая, тонкими порочными пальцами взялся за железную перчатку, и как всегда, осужденный на тронную службу, зашагал, бряцая доспехами и длинным мечом. Ему было впервые страшно… Все эти годы он шел, и знал, что есть еще кто-то, кто живет во тьме и кто тоже, так же думает и спит, так же мечтает… о чем-то странном, неописуемом как лунные лестницы, пересекающие друг друга в подвешенных к небу садах.
Теперь он, страж, будет мечтать один. Жить, думать, — все один. Разве важно, что он никогда не говорил со своим братом, что он никогда не видел его… Но он однажды до него дотронулся – почувствовал такую же перчатку, такую же рукоять меча, такое же терпение рук, к рукояти меча прижимающих слепоту неподвижности…
Страж не удивлялся, что не получил тогда на прикосновение ответа – второй страж был глубоко в своих путях, и потому недвижно-каменно стоял, как ночная сторожевая башня.
День, когда узнал о смерти брата, страж простоял с закрытыми глазами, и царь с опасливым удивлением глядел на стража. Недоверие проскользнуло змеёю меж трав – не притворяется ли страж? Быть может, он вовсе не слеп, а затаился у трона, чтобы завязать узелок на прочной шелковой нити заговора?.. Стражу просто не хотелось чувствовать невидимый свет. Ему нужна была только ночь по умершему другу…
Он старался не думать ни о чем, не вызывать мыслью умершего. Он знал – брат сейчас на планете снов, исчезнувшей в подсознании материи.
Когда под закрытыми веками поселились в душе тишина и покой, он увидел неизвестную дорогу, светлую, как путь ангела в вечернем небе, он понял, что скоро тоже, как его брат поднимется по ней, и потому… снова открыл слепые глаза.
Увидя новое выражение, которые приняли вновь открытые глаза старого стражника, царь – изумился – светлая боль сострадания была в них… И не было больше настигающего, слепого ужаса неподвижности.
Царь приказал увести стража в подвал, не дожидаясь захода солнца. В подвале его приковали цепью к стене, чтобы заметив как изменилось лицо одного стражника, легковерные подданные не усомнились в силе и верности всей царской стражи…
Прикованный страж был навсегда забыт в темном подвале. Доспехи его, засыпанные пылью, послужили костям ржавеющим доблестным саркофагом, Но в тех доспехах нет стража, что с болью думал об умершем брате. Легенда говорит о том, что когда в полночь с крепостной стены упала в закатный воздух белая птица, тень стражника, прозрачная, прозревшая, сказочная – вышла из подвала и, постепенно удаляясь, исчезла, ушла по светлой дороге в далекий как небо горизонт.