В ЭЧМИАДЗИНЕ

Станислав Айдинян

 
Белыми всплесками синь разливается над немеющей низко землею. Тени упали, лежат неподвижно.
Трепетный ветер несется и холода мúкры проносит с высот недоступных.
Эчмиадзин впереди. Храм Рипсиме. Божественность линий и воздуха в нем, осветляемого вечным горением. Алтарь, — полог алтарный укрывает от взглядов нескромных. Взгляд не проникнет за крест, вышитый в центре завесы. Храм Рипсимэ. Ступени, лестницы, тесность прохода и – белый торжественный мрамор. Над ним, сверху — позднейшая фреска. Нос святой Рипсимэ стерт — временем-басурманом. Череп здесь женский провижу. Кощунственно зрелище это.
Снова на воздухах медвяные лучи. Солнце склонились ко храму. Сверкают – но не блики, .не блеск, не лучи, лишь ровным свечением древние стены принимают от Солнца идущие – тонко-дрожащие теплые токи…
Здесь – гробницы, раскопанные. Несколько взяты в рамы, вроде окошек, за коими – кости могил обнаженные. Как допустили.. Но зелень, травы, — под стеклом теплицу почуя, кости прикрыли заботливо, вечным ли? – желтым покровом… Зелень погибла, прикрыв…
И снова вперед, к фрескам, т к стойбищу церкви армянской, к дворцу, к храму, к стенам Академии, власти Вазгена подвластным.
Продвигаемся внутрь, через ворота. Вот – виденный мною и ранее храм – строгость и мощь, властность. Он – столица религии, он – зиждитель идеи. В нем – в праздник, в скопище – люди, и свечи горят, движутся пламенем и затуханьем – людно и свечно…
Но фрески… Там, о Христос, кипарисы… Такие рисует рука смуглого турка в мечетях. Быть им во множестве в храме христианском совсем не пристало…
Свечное горение. Ходы и звуки людей. В душах, в глазах – жадность до случая веры чужой. Нет в них Христа…
Но – язычники? Нет, хуже, ничто – пустота. В пустоту же ничто не течет.
Ставлю свечу и молитву шепчу – про себя, в тайне. Недвижные губы не выдадут тайну мою суете. На суете день сегодня замешан.
Кружным путем обходим мы храм. Здесь давно я ночами мерил и смерял расстояния церкви недальней, ведущей. За поворотам от кладбищенских мхов и лежащих горбато камней.
Гаяне.
Входим в притвор. Желтою костью слоновой мне – мрамор могил. Меньше, чем храм, видимый нами, и меньше, чем каменное посвящение Рипсимэ, во дворе далеко за грядами, за могилами, давнее здание. Когда-то священство здесь жило. Говорят – будет когда-то музей.
А сейчас – спуск наш к святой Гаянэ. Прах ее здесь, за торжественным мрамором черного камня. Сколько покоя.. Не сна, только святого покоя. Разлитая в воздухе вечность. Слезы наплывом свечей. Выходим. Там, в отдалении – видим иное. Там … Наследием языческим перемещенье для убиения животных. Даже язычник-Овидий был против убийства безвинных «Львы беспощадно жестокие, жадные волки рады пролитию крови. И что за обычай преступный, что за ужасная мерзость – кишками кишок насыщенье»…
Это не слышат душою. Блеет вдоль храма Христова барашек, идет на закланье… Сам же Христос агнцем белым в начале эры христианской изображался… Жертвенный агнец.
«А попадется вам Агнец Божий?»… Разглядите ли свет от Него исходящий? Задернуты очи привычкой и равнодушьем убийства. Неужто волк с христианином едины? Волю желаний церковь тщится напрасно поднять над рутиною жизни, коль желания низко зверины.
Но жизнь такова. В ней слабый всегда поедаем. Жесток природы закон. Освящаема пища – благословением. Грех им прощен. Необходимость греха признается, необходимость убийств. Только вот святость ближе  видна в тех истых духом, кто мед и акриды травы и хлеб, — постную пищу вкушали и, пыла иного исполнены, были небом полны, не буквой, но духом. Их плоть оживала в пустынях и сила молитвы их двигала травы и издали видно их было свеченье, золотистым нимбом…. Спокойно же взглянем  на жертву. Кровь от крови и земное земле оставляя. Жертва возможна постольку, поскольку  кровь и земное – вторичны. Дух, его сила – все освещают, гасят огонь из страстей и падений, все высветляя. Да соеденятся хлеб и вино в евхаристии тайной и да прибудет в грешных и чистых надежда принятия крови и плоти Христа при причастии.

 

Эчмиадзин, 1978 г