Станислав Айдинян
Случилось это в том году, когда я поселился на некоторое время в полузаброшенной горной обсерватории чтобы, настроив телескоп души на думы о тайном и явном, поразмыслить наедине с собой о небесном и земном.
Как-то у меня возникло желание после долгого перерыва взглянуть на себе подобных и ненадолго сменить вечность горных снегов на короткий день цветущего в низинах лета.
Именно тогда я решил спуститься в селение, которое лежало несколькими километрами ниже обсерватории. Никто из тех, кто провожал меня к храму одиночества не знал, как это селение называется.
Лощина меж гор благоухала. Пчелы облетали цветы шиповника. Ранняя летняя истома сгустилась в утреннем воздухе и лишь маленькие насекомые, занятые суетливым муравьиным делом не обращали внимания на припавший к земле зной.
Я нагнулся над муравейником. Спешат. Совсем как люди. Как то я слышал, что источник, увидевший сражение, происходившее между двумя муравейниками, заметил, что муравьиные войска строятся подобно боевому порядку римских легионов. Потом еще выдвинули гипотезу о том, что муравьи – выродившиеся сознательные существа, бывшие титаны, некогда населявшие планету, представители исчерпавшие себя архидревней цивилизации.
Смотрел я на муравьев, подобно Богу, созерцающему сверху людей, видел хаос насекомых, их трудовую неустанность. И тут с коры ближнего дерева жук-носорог маленьким чудом, явлением упал в муравейник. Муравьи сначала разбежались в стороны, затем кинулись к жуку и потащили его как триумфатора древнего, руинного ныне Рима. Несли его что ли чтобы приобщится к нему, то ли чтобы за что-то ему воздать, или просто – чтобы поступить с ним по законам природы. Не досмотрев судьбы жука, я пошел своей дорогой.
Вскоре обозначились контуры села, которые постепенно превращались в ясно различимые домики. Людей не было видно. Возникало ощущение, что здесь живет только тишина, из величавого горного спокойствия.
Я разглядывал странную каменную кладке стен, дым из труб, вьющийся над крышами и думал о том, как все это далеко от жизни, что спешит и движется у подножий гор.
Никем не замеченный, дошел до середины селения. Злая собака. В окне показалась женщина, которая стала так вглядываться в меня, будто я – пришелец из иных миров. На улицу высыпали дети. Странно серьезными были детские лица. На их крики приковыляли старухи. Из-под черных платков покалывали холодные, недоверчивые взгляды.
Привлеченные шумом, стали собираться люди и чем больше их становилось, тем больше было меж ними слов и суеты.
Я стоял, наблюдая.
Они смотрели на меня, будто насыщались лицезрением. Только молодые женщины давали вид, что вышли из жилищ подышать воздухом и мной особенно не интересуются. На некоторых из них были второпях накинутые цветастые платки.
От толпы отделился низкорослый бородач линялой военной гимнастерке, подпоясанной узким, сделанным из лошадиной подпруги, ремешком. Он заулыбался, заговорил что-то быстрое, гортанное, непонятое и, взяв за локоть, повел за собой. Люди двинулись вослед. Он вел меня в дом. Женщины поставили на стол хлеб, зелень, вино. Бородач наполнил деревянные чаши. Он все говорил что-то на своем наречии, исполняли ритуал гостеприимства. Выпив густого вина, я поблагодарил. Люди закивали в ответ.
В маленькой церкви загремел звучный в горах колокол. Я встал и указал рукой в сторону колокольного голоса. Все прислушались. Будто первый рас услышали красивый, многократно повторенный звонарем и эхом звук.
То была странная церквушка, расписанная древними фресками. Старик-священник знал мой язык.
— Вас ждали долго, — говорил он, — в Ваш приход верили, как верят в восход солнца. Предание говорит о человеке, который в этот день года спустился с вершин и станет Вестником счастья… быть может, нашим Вестником счастья стали Вы?..
Согласно обычаю, водили меня по домам. К вечеру обошел все селенье, всем «принес счастье». У всех отведал хлеба, вина. Слышал я в селении неповторимые песни-легенды, которые, наверное, были сложены еще титанами. Вечером, когда утомленное солнце склонилось, потухая, к вершинам гор, ходившие за мною из дома в дом люди, захмелевшие от вина, в горячем праздничном восторге понесли меня на руках к подножию горы, куда я и «вознесся» пешком к высокому, звездному одиночеству.