Сергей Алферов — эхо жизни земной и неземной

Станислав Айдинян

Сергей Алферов – создатель неповторимого художественного пространства, населенного сложно-сотворенными мирами, тысячами больших и малых образов, каждый из которых имеет и свой характер, и свое настроение, и свою музыкальную тональность…

 Алферов — художник весьма узнаваемый, и одновременно, чрезвычайно разнообразный. Он умеет глядеть на жизнь и ее «героев» со стороны. Создается впечатление, что творческий метод С.Алферова в основном зиждется на максимальной концентрации,  на некой первоначальной пустоте, на внутреннем молчании. Присутствует момент медитативной остановки сознания. Но сознание сопротивляется, и, не выдерживая осознанного волевого акта остановки, начинает выдавать образы – сложные, глубокие, тайные и явные, простые и сложные…

 Есть в почерке С. Алферова что-то от глубокой наивности ребенка, впервые познающего мир, есть что то от восточного мудреца, а что-то от европейского прихотливого и изящного мастера-графика, тонко владеющего порой почти классическим пером… И все эти черты объединяет лукавый огонек пристальной мудрости, с которой художник выбирает предстающие ему в воображении формы и образы, создавая из них живую, динамическую симфонию. Каждый графический лист, каждый офорт предстают аккордами доступного его сердцу и сознанию чувству глубинной всеобщности и единства всего сущего в мире – от малой песчинки в пустыне до человеческой души. Неотъемлемое качество Алферова-художника – абсолютная, ничем не сдерживаемая свобода самовыражения, за которой закономерно следовала и свобода выбора художественных техник, свобода выбора материала.

 В графике Алферова присутствуют иной раз афористические мифологемы, сюжетом они родом с Востока – возьмем, для иллюстрации, хотя бы тот черный по доминантному цвету лист, где идет беседа двух мудрецов – один находится глубоко в яме (читай – на дне жизни), другой же слушает его, находясь сверху, он увлеченно внимает говорящему, который из ямы засыпает его доводами, символами, цифрами, доказательствами своей, обретенной в мире мудрости. Алферов просто символизирует этот образ – мудрец в яме стоит на куче литер, знаков и символов, — будто они – «основа» и они же излетют изо рта сидящего в яме вверх, к благосклонному уху «верхнего» мудреца. Многозначен и лукав этот графический лист, говорящий о том, что доводов бывает больше у того, кто много пережил, кто за свои убеждения угодил в яму жизни, но продолжает настаивать на своем, остается верен своей истине, и делиться ею с теми, кто «наверху»… Вот о какой степени обобщения идет речь. Одновременно понятно, что работы Алферова не иллюстративны, они рождены спонтанно и импровизационно, что чувствуется сразу…

 Перед нами абсолютно иная работа – крупно, широкими мазками кисти созданное существо с огромными глазами, выпученными на зрителя. Фон темен. Вся работа – в черно-коричневых тонах. Сюжета нет. Есть крайняя степень выразительности этого… представителя животного мира. Даже не существа, а зверя, хотя, может быть — кота, а, может быть, собаки. Но кто это — не важно. Зритель даже не задумывается об этом. Важна взрывная сила выразительности, основой которой уже другая, не философская, а жизненная, психологическая обобщенность. Такие работы бывали у представителей европейского раннего авангарда. В частности, у постмодернистов, (у Алферова есть черты постмодернизма), — при абстрактных чертах образ не только наполнен, даже эмоционально переполнен, и оттого сразу замечен, не пройдешь мимо такого!…

 В ХХ веке родилось и творило много художников разного душевного строя, направления, внутреннего накала. С.Алферов принадлежал, безусловно, к поколению нонконформистов; живших в СССР, можно сказать, он действительно был представителем «неофициального» искусства, «жрецом» русского тотемического постмодернизма. Просто «художник-авангардист» – слишком широкое понятие. ..

 Алферов принадлежал к тем, кого стремило в рамках авангарда к духовным истинам, к отражению положительного начала, к очень индивидуальному отражению этого удивительного и, одновременно, трагического мира. Талант его был духовен, и в этом сходится многие свидетели жизни и творчества художника, оставившего нам объемное многосмысловое и равночтимое друзьями и искусствоведами наследие…

 Сергей Алферов принимал участие во многих выставках 1970–80-ых годов, которые стали знамениты. Его имя встречаем, например, в каталоге Выставки в лесопарке Измайлово – Второй осенний просмотр картин «на свежем воздухе» в Москве (29 серебря 1974 г), и в «Каталоге «Выставка живописи 1977 года художников объединенного комитета»; он участвовал в вернисажах Московского объединенного комитета художников графиков (1976-88) на Малой Грузинской улице; дом № 28; не даром его имя не раз упоминается в базовой монографии А.К. Флорковской, посвященной русскому авангардному искусству периода 1976 – 1988 годов. Его работы находятся в коллекции Московского музея современного искусства, в Дарвиновском музее, Музее Альтернативного искусства США и в бесчисленном количестве частных собраний.

 Участвовал С. Алферов, конечно, и в коллективных, персональных и так называемых квартирных выставках, например, в — «Предварительных квартирных просмотрах к Всесоюзной выставке» (1975), где с его работами знакомился тонкий, элитарный круг московской интеллигенции и его коллеги художники, сохранившие о Сергее впечатление как о человеке, живущем и дышащем творчеством, причем не только творчеством, исходящим из под кисти и пера, но и в более широком значении, — мы имеем в виду жизнетворчество, — путь странника, воспринимающего жизнь как возвышенную игру образов, символов, нот, мелодий, смыслов… Его очень привлекала, конечно, идея всемирного синтеза искусств, особенно – изобразительного искусства, музыки и поэзии…

 С. Алферова стремило на простор жизни, он любил путешествовать, душа его была открыта природе и тем людям, в которых он чувствовал сходное с ним духовное зерно, а оттого и возможность взаимопонимания. При всей сложности натуры он был избирательно общителен. Он владел домиком над речкой Жиздрой в Козельске, где проводил немало времени, где создал немало своих графических листов.

 О его путешествиях сложились легенды, — в частности о том, как Сергей в 1980-ых годах после Таджикистана побывал в Узбекистане. Там он в одиночестве без пищи и воды коло месяца сидел на камне в горах. В горы он забрел в поисках тайн все тех же древних цивилизаций, открытых Космосу… И там, оказавшись на большом валуне, внезапно почувствовал, что не может покинуть это место, оплетенное энергетическими полями, он попал в паранормальный «магический капкан». Так можно определить его состояние. И только появление местного жителя вывело его из транса. Он успел очень сильно загореть на солнце и временно превратится почти в негроида — с всклокоченной бородой и горящими черными, слегка косящими глазами…

В тех путешествиях он мог быть доверчив, как ребенок, известен случай, когда его загипнотизировала и обманула цыганка – забрала деньги, одолженные на отъезд в Москву, — у него была тончайшая нервная организация и чувствительность, — вот откуда детская доверчивость.

 В 2004 году близ автобусной остановке в Москву он встретил знакомых, людей местных, они спросили, куда он едет. Сергей ответил, что едет за деньгами. Когда вернулся в тот же день, его уже ждали… Он был ограблен и очень сильно ранен… Лежал в крови у остановки, однако люди думали – пьяный; не подошли, никто не помог. Когда его все же нашли, он был еще жив, помощь опоздала, спасти не смогли. Так трагически окончилась жизнь человека, который душою соприкасался с тонкими мирами, умел видеть творческие крылатые сны и дарить их людям…

 Одним из тех, кто, безусловно, был близок по духу Сергею Алферову, был классик русского авангарда, признанный мастер абстрактного искусства, Борис Бич. Я попросил его рассказать о том, каким он помнит Сергея Алферова:

 – «Сергей Алферов — это было явление!.. — начал Борис Бич, — Несколько не от мира сего. Был талантлив во всем. Любой музыкальный инструмент был ему легок. Доходило до чуда. Как то однажды мы сидели в парке, близ руин Воронцовского дворца. Там была дубовая роща. Сергей взял дубовый сучок и внезапно начал на нем играть, как на музыкальном инструменте, мелодически играл на этой причудливой деревяшке, которая чудом у нас глазах волшебно преобразовалась в музыкальный инструмент восточного звучания.

У него были громадные глаза. Невероятно вежливый. Он не только играл на разных малых музыкальных инструментах, у него была небольшая коллекция. Помню его играющим на гуслях и лютне. Да, когда он играл на лютне, то будто улетал в космос.

Иногда казалось, что его тайна в том, что он помнил все. Он был замкнутая система, обладавшая уникальной прапамятью. Помнил про иные миры, про цивилизации. Нет, он был не уникально образован, а интуитивно, надинтеллектуально знал все. Это знание давал ему Господь. Если конкретно определять Сергея Алферова, то, как я сказал, он был Блаженным. Оттого он знал то, что вообще никто знать не может. И все же для меня, на мой взгляд, он был трагичен, неприкаянный… Человеку приземленному, мещанину он мог показаться городским сумасшедшим. Ведь он запросто о шумерах мог говорить. Его занимала мировая история, он разумом как ручьем сквозь нее протек. О Египте мы с ним говорили часами. Больше всего он рассказывал о шаманах и о Севере, где побывал. — «Все что имел юг, все пришло с севера», — это его фраза из нашей беседы об ариях. У него, у Сергея, была уникальная способность читать те древнее тексты, которые никто читать не мог… Он был, на первый взгляд, закрытый полностью, но, в другое время и открытый полностью, поскольку жил в мире своих чувств. Он обладал несомненными талантами. Это непонятая величина. Неразгаданный знак, — вот такая был умница.

Однажды я написал и выставил серию картин, где были символы, написал, но сам до конца написанного не разгадал…Сергей с привлечением истории символики многое объяснил, и тем образовал меня, мои знания стали систематизироваться, он гармонично завязал разрозненные звенья цепи моих познаний, свел их воедино. Очень уж он по-своему мыслил, по-своему разговаривал, по своему делал… Он отличался замедленной, затянутой речью. Иногда, когда очень спешил высказаться, заикался.

Он сам ко мне пришел, и сказал – Нам есть о чем поговорить! Было это еще во времена Горкома графиков. Начало 1980-ых годов. Я тогда сделал и выставил серию «Космос».Там были символы от Египта к шумерам. Так вот он на них среагировал и решил познакомиться…

Именно тогда он привил мне одну привычку. Он сказал – «Музыка должна быть всегда с тобой! Вот, видишь хороший пейзаж, и выдыхаешь в свирель его доброту и солнце, а если видишь что то отрицательное, то выдыхаешь из себя плохое, и избавляешься от зла!».

С тех пор я и ношу с собой всегда губную гармошку, и по совету Сергея, любое свое настроение могу превратить в звуки…

Надо было сказать, что он был бессребреником. Денег у него никогда не было. Это от его свободы. Он мог внезапно уехать от всех и от всего, не был к миру привязан.

Многое черпал из Природы. Уходил и жил в лесу один, уходил от людей, уходил как староверы в скиты. Глубоко забирался.

Имел особенность появляться ровно тогда, когда у меня был не творческий, а именно психологический затор.

Когда я стал искать праязык мира — он появился тут же! Он почувствовал каким то звериным чувством и появился, отозвался. Я тогда писал свою «Вавилонскую башню», хотел собрать весь мировой алфавит. И в свой тот приход Алферов мне сказал — А ты знаешь, что письменность на земном шаре появилась внезапно, во всех краях и в одно время, люди, говорящие на разных языках, обрели письменность – одномоментно… Вот чем он меня потряс!

Вот тогда я и сделал триптих, который вел через египтян к шумерам. Он тему Вавилона познавал и чувствовал по-своему. Знал, читал по табличкам. Как это было интересно!.. Я не встречал в своей жизни более глубокого человека, более несчастного, более талантливого…Это такая глыба!. Он неприметно жил, а сам был глыба. Его не понимали. Считали психически больным, бывало, и в психбольницу укладывали. В семье был голод, особенно когда он уходил из дома и жил в лесах — ни работы, ни денег… Зато потом приходил и сразу брался за картины, помню его, как он рисовал, как у него после походов потрясающе шла работа… Но дома я у него не был. И жену его не видел, хотя по телефону с ней говорил…

 Особенно после Германии знаменитые художники, очень именитые, стали относиться к нему очень серьезно –знали, что Алферов это не просто, что Алферов — это явление…

Меня Дмитрий Плавинский офорту учил, учил травить металл… Это вредно для здоровья и для таких занятий надо иметь мастерскую. Плавинский заинтересовался Алферовым, они встретились в мастерской на Садовой, пообщались, но друг другу как то не пришлись по душе, не понравились. Видно очень разные были.

Сам я тогда заинтересовался офортом и сказал Сергею, когда мы сидели и смотрели целую папку моих работ, листами, — вот взять бы и повторить их в офорте. Катай и катай! — и никуда они не денутся! — Ты прав! В офорте все остается… — сказал Алферов. Он безумно любил перо и тушь… После того разговора с мной и Д. Плавинским, он и освоился, озарился этой идеей — печатать свои произведения на станке. Это осуществилось, у него появился офортный станок.

Да, Алферов дружил с В.Трямкиным — это достаточно мистический «геометр», мастер мистической абстракции и очень хороший художник. В Германии мы с ним встретились в 1993-94 годах. Там, в Германии он был среди тех, кто расписывал отель «Эстрел». Работал он с группой художников у хозяина Стрелецкого. Работали они за безумно низкие деньги. Пахали «на папу Карло». Жили в лагере, но условия жизни были там довольно сносные, можно сказать нормальные. Они делали картины, чтобы украсить ими этот немецкий отель. Алферова я тогда в Германии искал и нашел, но об этой встрече я говорить не буду… Спасибо Сережа, поминаем мы тебя…»

 Сергей Алферов оставил след и в жизни другого известного художника, тоже мастера геометрической и «технической» абстракции, Сергея Бордачева. Вот что рассказал Бордачев: «С Сергеем мы познакомились у коллекционера и арт диллера, как сейчас говорят, Ники Щербаковой в 1970-х годах. Алферов участвовал в выставках Абстрактного клуба в 1996 году. (Сергей был один из членов клуба АКАИ (Арт клуб абстрактной импровизации при Союзе музыкальных деятелей).Он искал в направлении абстракции…Ему нравились мои, а мне его произведения. Уехал в Германию и меня с собой звал… Но я не поехал.. Платили сущие копейки. Сергей участвовал в выставке «Лабиринт» на Комсомольском проспекте, во Дворце молодежи… Тогда по следам выставки был издан альбом. После Германии Алферов ушел в себя, отделился от группы. Стал больше западным художником? Мы много с ним диспутировали по поводу абстрактной живописи, искали общие мотивы… Часто беседовали об архаике. Абстрактное искусство, по моему мнению — основа всех направлений. Сергей был солнечным художником. Он мне напоминал знаменитого Пауля Клее… Мной была организованна Группа наивного искусства, туда входили Надя Гайдук, Яковлев, Алферов, Андрей Абрамов, Горохов, Леонид Пурыгин, Володя Трямкин). Наша группа была организованна до известной группы «21».Чудина, председатель Горкома графиков, запретила нашу группу. Как это так, какое наивное искусство!? Уж очень оно не вписывалось в социалистический реализм. Сережа был очень интересный художник и развитый человек…».

 Среди произведений Сергея Алферова «германского» и «пост германского» периодов выделим для показательного примера офортный лист, на котором несколько пародийно изображен очередной фантастический «герой» графики художника – «Сказочный Сфинкс»… Это весьма многосложное существо, заставляющая сразу усомниться в своих прототипах. Одно ясно – он синтетически вобрал в себя, юмористически и сказочно преломив, «отражение» мифологем и тотемизмов, столь свойственных и творчеству и самому мышлению Алферова…

Сложнообразный «Сфинкс», по сути это графическое изображение плоскостного характера, от соткан из графических нитей, изобличающих недюжинное мастерство автора, виртуозность его владения пером. И это очень теплое, очень сердечное, сказочно наивное, на первый взгляд, изображение, дополняется в духе старинных восточных миниатюр, еще и псевдотекстом созданным художником. Подобный псевдотекст, появляющийся в разных вариациях, на множестве его графических работ, еще раз громко заявляет о тотемической направленности сознания Алферова. Такие его листы глубоко и разнообразно тотемичны. В значках и фантастических литерах хочется разбираться, искать (и находить!) аналоги им в наскальных и храмовых надписях древних, вымерших народов. Алферов был своего рода продолжателем их замершего в веках письменного действа. В те легендарные времена, когда по приданиям, растения еще тянулись к человеку, а воздух был свеж и чист, письмо, рисунок, их сотворения были ни много, ни мало, священными!.. Их приравнивали к магии…

 Что-то от созерцателя и волшебника было в Алферове. Не меньше было в нем от странника дервиша… Не забудем о том, как он, чьи предки жили долгое время в Ташкенте, в молодости однажды сам отправился в Азию, и жил там, погружаясь душою в горные просторы лугов, где сам пас овец, где никто не смущал его покой, где мысль могла свободно летать к началу мира, чтобы, возвратившись, интуитивно погружаться в глубь земного, исследовать осколки, черепки, легенды ушедших цивилизаций и по их мотивам создавать свой неповторимый художественный мир, в котором отражались, как в магическом зеркале, преломленные его интуицией первомысли и образы человечества.

 Европейское и русское искусство XIX века были рациональны и исключительно сознательны. Искусство прикасалось к миру, чтобы точно запечатлеть его. В этом смысле оно шло от дневного взгляда на жизнь и ее многообразнейшие атрибуты. Искусство ХХ-го и XXI-го веков, напротив, разными творческими ключами отмыкает подсознание, исследует его бездны, выводит из подсознания на графические листы и холсты, причудливейшие образы и символы, не всегда понятные самому их творцу. Далеко не каждый художник способен рационально объяснить свои творения и в этой недосказанности – пространство свободы интерпретации, обаяние тайны…

У Алферова многие и многие графические произведения полны подобной «самосотворяющей» образности. Отличие его от ему подобных художников в светлой, доброй энергии, которая исходит от его листов. У Алферова даже в произведениях самой темной палитры, где то «застрочно» все таки брезжит или открыто проявляется юмор, тонкий, подчас философский, — непременный спутник его работ, относящихся как к ранним, так и к поздним периодам.

 Непременным и особым направлением в многокрасочном и разнообразном наследии художника смотрятся листы, на которых воспроизведены на русском языке «изречения» из Омара Хаяма. Любовавшийся Востоком и суфийской мудростью художник, порой произвольно, почти вне строфики, наносил на лист слова четверостиший восточной поэтической мудрости Омара Хайяма, — они были столь излюбленны им что, казалось, не требовали серьезных дополнительных украшений и орнаментаций. Кажется, художник сам хотел посмотреть на слова, на их мудрый смысл, со стороны… Остался и макет книги Хайяма, который Сергей Алферов создал, используя разные поэтические переводы, конечно, снабдил его своей графикой, но выпустить этот проект при жизни так и не смог, не успел.

 Многие работы Алферова психологичны по- своему, по-алферовски. На одном из листов есть сюжет, в основе которого будто бы лежит простой как мир тезис — Убивать птиц – смешно и глупо! — Вот так будто нам говорит Алферов, рисуя главного героя – это маленькая ходульная фигурка «рыцаря» с луком в руке. В его позе что-то кукольно жалкое и беспомощно одинокое, – рыцарь целится в небо, где птицы; он целится, а сам нетвердо стоит на ногах. И все же он попал в птицу. Она пронзена его стрелой, падает.

Птицы здесь особенные – они и тени и абрисы птиц, как вырезанные из небесных пространств, и рожденные из быстрых, редких штрихов. Иные, другие – в квадратик, в шашечку… Птицы – души, птицы-тени, их не убьешь, останется абрис – идея птицы, которая по сути своей бессмертна!.. Так что и вывод напрашивается – герой не рыцарь, по большому счету — не человек, а птицы небесные… Рыцарь предстает как маленькая трагическая подробность жестокости бытия… В этой работе, как и в некоторых избранных других, Алферов использует сюрреалистический прием – одна фигура строится на основе другой, или тихо и незаметно на первый взгляд, исходит из другой фигуры, составной части общей композиции. Таких малых творческих черт, характеризующих художника, всегда немало у талантливого творца.

 Необходимо привести еще одно непременно необходимое и ценное свидетельство – рассказ о «трудах и днях» Сергея Алферова его дочери, Анастасии Алферовой:

 «Надо сказать, что в детские годы отца я видела редко… Мы с мамой жили на другой квартире, а он переехал в Братеево… Приезжал… Мы виделись. Стали более близки, когда я выросла, с моих четырнадцати лет.

Было яркое детское воспоминание, мне было лет пять… Мы пошли на Арбат и там он встретил знакомого художника, Валентина Хруща, и тот нарисовал мой детский портрет карандашом и подарил мне. Какая-то женщина, проходя мимо, сказала — Глаза б мои вас не видели! – она имела в виду богемный, слишком свободный вид художников, который был странен и неприемлем для советского человека.

 Выставочный зал Беляево, мастерские в подвале — конец 1980-ых, мне было года четыре… Помню Катю Медведеву, Хруща, Бориса Серова, Алексея Соболева.

Там была странная обстановка… Пол весь в краске… Непонятные предметы… Горы материалов,  холстов, красок. Было много разговоров. Не обходилось без возлияний, танцев. Люди вели себя экстравагантно и экстравагантно были одеты.

 Папа дружил с Катей Медведевой, чей внешний облик был исключительно оригинален.- шапочки с перышками, татарские шашуны, рюши, воланы. Общался с Володей Трямкиным, с Борисом Бичем, с Ларисой Пятницкой, с Александром Дедушевым, с Артемом Киракосовым. Помню Алексея Соболева, он играл на гитаре, на других на музыкальных инструментах.

 Про черепашек, которых писал отец… Он рисовал их с юных лет. А потом, мне было лет семь, он купил хищную морскую черепаху на птичьем рынке, большую часть времени она проводила в тазике, в воде, и питалась исключительно сырым мясом. Он часто ее рассматривал — переворачивал на живот, крутил и так и сяк. Однажды рассматривал ее даже через лупу. Когда она «разрослась», ее отвезли на дачу в Завидово и выпускали в пруд. Питалась лягушками. Так и осталось жить в пруду. Он рассказывал, что в те времена, когда он жил в Ташкенте, у него был еще и ручной  варан, и он водил его на поводке…

 Работал папа на самом деле под музыку, у него были наушники, но мог работать и в тишине. Например в Беляево он рисовал без музыки. Но он сам играл на пару с Соболевым, когда тот его навещал. А еще он играл на бутылках. Пытался извлекать звуки из нетрадиционных инструментов, из расчесок.. Однажды он сделал конструкцию, исходящую из рамы и привязанных за ниточки колокольчиков, и он по ним ударял с определенной периодичностью… Играл он на массе музыкальных инструментов. Не знаю, знал ли он ноты, но я впоследствии находила рукописные ноты.

 Да, он собирал музыкальны инструменты, но не был большим коллекционером. В традиционном понимании этого слова… Мог легко расстаться с инструментом, подарив его другу. Было много дудочек, скрипка, фортепьяно. То, что он играл, это была странная, очень динамичная музыка, наподобие джаза, но чаще всего он играл на гармошке и постоянно носил ее в кармане. Их тоже было много, не одна. Любил деревянный ксилофон; на нем он играл чаще, чем на железном… У него была электрическая пианола, она стояла у нас на кухне и он играл на ней достаточно часто. Привез из Германии волынку, но она слишком тихо играла и шипела… Еще была домбра, которую он любил, и хотя на ней осталась всего одна струна, чем то она ему была дорога, и поэтому он ее не выкидывал… Был и патефон… Музыку он самостоятельно переписывал со старых пластинок на кассеты при помощи хитроумных комбинаций с микрофонами… Были усилители, гигантские колонки.

 О Германии… Ему там многое понравилось. Там он был по приглашению Эгерхарда Стрелецкого и работал в оформлении интерьера, заполнял его своими картинами.

Он рассказывал, что ему там нравилось рисовать… Мастерские были организованны в бывшем заводе, ему там никто не мешал, никто не тревожил. После Германии он полюбил простые радости и на многое посмотрел как бы с стороны.

.Англия в 1990 году ему понравилась больше Германии… И она понравилась ему по-другому. Поехал он туда по контракту с журналом «Огонек», который обещал экспонировать его работы в течении года по Великобритании. И он даже хотел остаться в Англии… Главным для него была возможность творить — рисовать.

 Одно время у него было увлечение православием, но это было увлечение, а не погружение в религию… Он увлекался как художник… увлекался культурой православия… Для него это было связано с историей. Так же он увлекался буддизмом, исламом, конфуцианством. Он много читал литературы о древнем Китае.. У него были все советские издания «Махабхараты», приложения к ней. В том же ряду для него была «Рамаяна», наряду с этим у него была и Тора в редком издании. Он с трудом расставался с книгами… Отец приобретал всю серию Литературных памятников, эти книги выпускала Академия наук, была у него и Восточная серия, в черных обложках, там древние эпосы разных народов, их философия.

 Работы отца ранние, — т.е. 70-х годов, — можно бы выделить в отдельный раздел. Он много экспериментировал именно в 1970 годы, после у него уже сформировался индивидуальный стиль и художественная манера. Несмотря на то, что отдельные моменты добавлялись,  больше не было радикальных изменений. Много из своих ранних работ, —  порядка 150 приблизительно листов, он отнес на помойку и там сжег, считая, что в них он не полностью самостоятелен. В 70-х годах заимствовал некоторые элементы других стилей. Любил Пикассо и горел его творчеством и, я думаю, что в тех работах было немного от Пикассо, и от кубизма, которым он увлекался в юности. Потом уничтожения работ более не случалось».

По легенде предок Алферова был итальянец-архитектор, который разгневал Ивана Грозного и был посажен им на кол, а другой предок, прадед, был помощником архитектора Воронихина в строительстве Казанского собора, еще другой предок путешествовал по Европе и оставил путевые заметки…

По свидетельству жены художника, Ольги Бураковой, Сергей, бывало, клал перед собой три больших, плакатного формата листа, включал его излюбленные восточные мелодии, и начинал создавать рисунки, постепенно дополняя изображения сразу на трех листах

В оставленном Сергеем Алферовым наследии есть тонкие  «камертонные» произведения – иллюстрации к сказкам дервишей, стихи к ним сочиняла дочь Настя.

Алферов создал офорт «Мыльные пузыри» —и действительно, в жизни, Сергей мог идти по улице и, не обращая внимания на прохожих, пускать в воздух радужные шарики. Художник видел в них, в хрупких мыльных пузырях, отражение зыбкости и временности, одновременно красоты всего земного…

Станислав Айдинян

вице-президент по общественным связям Творческого союза профессиональных художников, искусствовед Федерации Акваживопись, член правления Международной ассоциации содействия культуре, член Союза Российских писателей, член Конгресса литераторов Украины