В духовных потоках

Литература, словесность, писательство

 

Слово «литература» происходит от латинского «Litera», от своей основы, – от буквы-литеры. Литера – иероглиф звука, выражение первомузыки смысла…

Однажды в юности я стоял на берегу лимана, близ входа в катакомбы, была ночь. Звезды светили ярко, и я намеренно расконцентрировал зрение… Небо стало сверкающе-туманным и вдруг – нежданным видением звезды сложились в иероглиф…

 

В прошлые века в России предпочитали «литературе» понятие – «словесность». Мне всегда казалось, что «Словесность» на звук легче, тоньше, что Словесность — белого, крылатого цвета… Словесность – от «Слова» – «Вначале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог. «… Первозданное Слово соткано из звуков, подобных пифагорейской музыке движения звезд, планет. Музыка Слова – музыка строящей гармонии… Для греков, на языке которых «Слово» и дошло до нас, зазвучало в Благовестии Иоанновом, — Логос-слово – означает не только Божественное слово, но и Верховный разум, сознающий самое себя… Разум созидающий.

 

В поэтическом начале литературы и словесности лежала еще священная музыка Слова… В древней Греции Дельфийский оракул через опьяненных дымом воскурений жриц, вещал стихами о прошлом и будущем… Когда он стал иссякать, заговорил прозой.

 

Ритмическое начало, скрытое в слове, строило вселенные этносов.

Создавало их хронос и эпос…

 

Слово в эпической, колокольно гремящей высоте было в древности столь гармонично, что, по легенде, на слово святого поворачивались, двигались травы…

 

И вот через века, когда сказители – аэды, рапсоды, ашуги прошлого ушли в вечность, — писателям пришлось стать создающими творцами литературы, словесности. Они продолжили то, что начато было духовно эпосом. Писатель невольно обернулся творцом, — творящим демиургом умозрительной, но способной заполнить разум другого, реальности… Влияние на умы. Создание своей реальности навстречу реальности существующей…

 

Мир живой куда сложнее, чем качание маятника меж Да и Нет… Меж добром и злом раскачивается видящее око писателя, жизнь отражая. Какова амплитуда этого ритма – такова суть каждого пишущего…

 

Лицо писателя – его стиль. Невозможен стиль без музыкального ритма. Ритм доминантен везде – и в эпосе Гомера и в косноязычных откровениях Велимира Хлебникова и в прихотливых инверсиях Андрея Белого и в звучнопевных стихиях поэзии Бальмонта…

 

Как в эпоху Гомера, так и в Серебряный век жили души естественные по своей сути. И из числа таких душ избранные поднимались в мир культуры – раскрыв своё творческое «я»…

 

М.Горький как-то писал, погрузившись в воображаемый мир. И вдруг домашние услышали слабый вскрик, вбежали, он лежал на полу, без сознания. Когда он пришел в себя, сказал шепотом – А знаете, как это больно, когда ножом – в живот?… На его боку под рубашкой краснела полоса. Писатель столь сильно пережил то, что перенес его герой, столь волевым образом вошел в то, что было в эйдосе, – образной сфере его сознания, что на боку писателя появился стигмат. Стигматы проявляются у верующих католиков, переживающих взлет к искупительной истине христианства…

 

Итак, эйдос сознания, зрительное воображение. Его можно развивать рисованием. Образы пером чертили и Пушкин и Достоевский. Лермонтов был прекрасным живописцем…

 

А музыка в чистом виде? Например Б. Пастернак и сестры Цветаевы играли на фортепьяно. И только ли они… Но это – желательная сопредельность, универсальная возможность, искус всеобщности в искусстве… Как творцу, демиургу не стремиться к универсальности…

 

Творец,  демиург не может не быть Личностью.

Писательство тех людей становится классическим, которые угадали ритм души народа. Наследие Пушкина, если непредвзято посмотреть, во многом незакончено, неполно. И до него были талантливые писатели. Но он стал основоположником литературы, несмотря на многих предшественников, потому что обрел в себе и угадал духовную суть, сокровенный ритм русской словесности, русского литературного языка.

 

Личность предполагает силу. Это сила воли. Без нее писательский талант вянет поздним цветком на мокрой осенней клумбе.

Нужен темперамент, внутренний жар, который бы звал в подсознательные глубины. Бывало, что чахоточный болезненный жар, частый пульс взволнованности, помогал таланту в литературе. Назовем хотя бы С.Надсона, В. Белинского, того же М.Горького.

 

Чуть ли не на последнем месте в писательском деле стоят внешние идеи. Если человек талантлив, он может создать изумительное произведение, которое его самого удивит и будет не соответствовать его собственным «убеждениям»… Тенденциозная литература, как правило, живет недолго. Идейная – также. Все эти литературные опыты от ума Достоевский метко назвал «измышленными», то есть бесчувственно рожденными…

 

Мировоззрение, в котором, как в кристалле, сконцентрировано отражение духа человека, не может не отражаться в творчестве. Идеи говорят о себе на уровне души и разума, духовная сфера значительно выше…

 

Особенный взрыв творческой энергии, особый душевный подъем называется вдохновением. Странно сознавать, что есть люди, называющие себя писателями и поэтами, которые ни разу в жизни не испытывали даже в молодости этого подъема… Ощущение веселого потока, который будто низвергается с сияющих гор. Захватывающий полет над бездной… и – взмыв ввысь – восторг распахнутого ветру сердца…

 

Вдохновение сродни Любви, это тоже аттрактивное чувство (от attractive – англ. притягательный, привлекающий, притягивающий). Любовью, как говорят древние учения, притягивают друг друга, движутся планеты

 

Без любви ко всему живому, которая даже у самых суровых писателей скрывается на темном дне их души, писательство вообще невозможно. То есть можно и без любви к миру создать текст, но он будет по духовному свечению неживым. Философия, а не литература предполагает мыслеобразы, сверкающие, по выражению Германа Гессе, «…льдом астральной тишины…». У апостола Павла в Послании к коринфянам, сказано, что человек без любви – кимвал бряцающий, пустой звук…

 

 

Вдохновение поднимает человека к зарницам Любви вселенской, любви космической.

 

Вершины литературы обычно так же скрыты туманом, как наивысшие вершины гор скрываются в облаках.

Не удивительно, что многие выделяют, превозносят, лирику Блока или Есенина, ибо первый – певец вечной женственности, второй – русской природы, оба – лирики. Оба эти поэта – видимые вершины поэтического Олимпа.

Но было два поэта-ясновидящих, которые, отдав в свое время дань лирике, поднялись выше, к заоблачным вершинам, их удел уже – теургическая поэзия. Это Вячеслав Иванов и Андрей Белый. Они мало доступны для «лирического большинства» любителей поэзии. Теургические мотивы слышатся и у Николая Клюева, высокого духом христианского лирика-символиста.

 

Править челн свой вслед Вячеславу Иванову, и идти путем теургики? Или «заколдовывать» себя своей же эмоциональной полнотой – как О. Мандельштам, Б. Пастернак, М. Цветаева…

 

Путей у литературы много. К порогу ХХI столетия литература закономерно завертелась вокруг оси, писатели стали обыгрывать уже созданные ранее образы, стали повторять сюжеты. Такое выражение по-своему обобщенного опыта стало именноваться постмодернизмом.

 

И все же огромная глубина, показанная, к примеру, колумбийцем Габриэлем Гарсия Маркесом, аргентинцем Хорхе Луисом Борхесом, или итальянцем Дино Буцатти, стремится к высоте. Лучшие образцы литературы всегда – тайно ли, явно – стремятся к высоте, к небу, к теургике…

 

Величайший, божественный дар человека – свобода выбора. Будь мир более совершенен, оценочным критерием духовного качества литературы можно было бы считать отражение гармонии красоты Планеты и психологическую глубину обобщения, когда в малом удается емко отразить великое, а в великом отразить малое.

 

Совершенно неплодотворен подход, в свое время модный у молодых писателей и художников – намеренная установка – вариться в собственном соку, как можно меньше видеть и знать. Писателю надо неустанно потреблять духовную пищу. Удивление перед высотою в искусстве, откуда бы эта высота ни пришла – из классики, или из современности – совершенно необходимо. Иначе писатель выдыхается просто потому, что он первоначально творит на «энергии роста». Он пишет на интенсивности воспринятого в юности, когда чувства максимально обострены и восприимчивость высока. Мудрость приходит только к тем, кто сохранил детскую длительность взгляда. Дети значительно дольше смотрят на предмет, на человека, душою впитывают его. «Будьте как дети…» – завещал Иисус Христос. А сколько любви в детских душах… Однако, как писала М.Цветаева – «в детях рай, и в детях все пороки…» Так что детство чувства в том, кто смеет создавать свою реальность в ритме стихотворения или прозы, приобретает, по слову сестры Марины Цветаевой, Анастасии «хрустальный голос истины» тогда, когда наступает зрелость, когда духовно освоен жизненный опыт… «Зрелость» – понятие не исключительно возрастное, она может наступить и задолго до зрелых лет, как у Лермонтова.

И еще – необходим для писательства опыт трагический – «сердца горестные заметы». Как-то, как гласит литературная легенда, к Достоевскому принес рассказ молодой Д. Мережковский. Достоевский просил его прийти через некоторое время. Когда Мережковский пришел, Достоевский сказал ему – Чтобы писать, батенька, страдать надо, страдать… Трудно не согласиться с Феодором Михайловичем.

 

Достоевский, говорят, увидев людей на улице мог, импровизируя, рассказать их судьбу –кто они, к какому сословию принадлежат, к кому идут, где будут пить чай, с кем и как, в каких выражениях, какими словами говорить…

 

Достоевский завидовал графу Л. Толстому – тот мог не спешить, позволить себе много раз править свои произведения. Ведь отложив на день, на два рукопись – ты, если у тебя есть вкус, увидишь слабые по ритму и смыслу, несовершенные места в рукописи, обратишь на них внимание и выправишь их… Надо только дать рукописи отлежаться. Это для взгляда со стороны. А взгляд со стороны – не только на произведение, но и на себя, на свою жизнь – духовен!

 

Уважение к книге, к слову начиналось с уважения к священным текстам, чудесным образом, связующим человечество с Творцом, с Богом. Книги спасали, жертвуя жизнью, поскольку в них, как и в детях, есть бессмертие. Они переживут не одно поколение, оставив в наследство грядущему еще не прочитанное потомками слово…

 

Чувство почтения к слову проявлялось даже у неграмотных  забитых людей. Образованный человек, обладавший даром Слова, для крестьянина был не угнетателем, как внушали позже – агитаторы-революционеры, а представителем высшего начала, носителем и обладателем Слова. Он произносил речь, он читал, он был хозяином Книги, в которой были мысли самого Бога. Перед таким человеком, перед учителем, или священником, ломали шапку за восемь шагов – так в старину было принято.

Это в пору революции – в пору распада и безверия, книгами стали топить печи.

Замолчало Слово. Но потом жажда Слова стала ещё сильнее, Слово пришло в люди, но оно уже теплилось на дне, погребённая под каменной ложью бессердечно чиновных томов красной партийной агитации. ….

Теряя священную основу, слово ещё согревалось затухающим огнём души.  » Не верующих людей на свете нет, у каждого ширится грудь, по поводу чего-то….» – сказала А. Цветаева. Говорила также, что молиться  надо и не верующему – столь сильна сила обращения Словом – в другой, высший мир, что и неверующий может быть услышан…..

 

Будущее планеты зависит от того, будет ли звучать Слово – к небу, от человечества, и с неба к человечеству от Творца. В этом взаимопослании – надежда.

Станислав Айдинян

 

Впервые опубликовано в сокращенном варианте в интернет-журнале «Пролог»  в 2005 году