Небольшая книга «Избранная лирика» Марины Цветаевой в переводе на английский язык — плод вдохновенного труда поэта Юрия Бунчика, человека редкой сердечной искренности и немалой душевной боли.
Ю. Бунчик — автор трех поэтических сборников — «Подсолнухи», «Блудный сын», «Я пишу, как дышу», первые две книги изданы в 1994 году в Одессе, последняя— в Нью-Йорке, где переводчик живет, точнее пребывает между небом своих поэтических прозрений и землей беспощадной судьбы, рдеющей углем неимоверных страданий, идущих из глубины его внутреннего мира, пронизанного мировою скорбью…
Так сложилось, что среда поэта-переводчика давно уже преимущественно англоязычна и, тем не менее, он до сих пор неотступно близок российской поэзии, к русскому слову, запечатленному в классических строках… В нью-йоркской его книжке, включающей опыты самых последних лет, есть уже ряд стихотворений, написанных на английском языке, есть и несколько поэтических переводов Ю. Бунчика на английский. Это, например, версифицированное переложение пушкинского «Я помню чудное мгновенье…», два стихотворения Бориса Пастернака и три — Марины Цветаевой, которой адресован «Цветаевский цикл», состоящий из посвящений; подобные посвящения находим и в более ранних его книгах — и в «Блудном сыне», и в «Подсолнухах»…
Переведя «избранную лирику» Марины Цветаевой, Юрий Бунчик невольно создал особую поэтическую протяженность, состоящую из 37-и стихотворений, начиная с ранних — «Принц и лебеди» (1912) до характерных концу 30-х годов, как «Стихи к Чехии» (1939). Некоторые из стихотворений переведены впервые.
Парадигма подобного творческого «представления» этих стихов на английском языке такова, что Ю. Бунчику пришлось соприкоснуться с разными стилевыми «уклонами» цветаевского пера — их было, соответственно аналитическому взгляду известного филолога В. В. Иванова, сына писателя Вс. Иванова, целых семь основных стилистических направлений, «семь Марин Цветаевых»…
C родной сестрой Марины Цветаевой, с Анастасией Ивановной, Ю. Бунчик был эпистолярно знаком, — состоял в самое последнее время ее жизни в переписке. Она была тронута его горестями, молилась, как верующая христианка, о ниспослании ему облегчения душевных мук — «…Не теряйте надежды на выздоровление, для Бога неизлечимых болезней нет, они шлются нам как испытание и терпение, но Бог может их снять с нас как нагар со свечи», — писала она Юрию в последнем письме.
В скобках заметим, что сама А. И. Цветаева, зная с детства французский и немецкий, преподавала, тем не менее, именно английский язык до своего ареста в 1937 году. Марина Цветаева в одном из писем называет ее чуть ли не лучшим знатоком языка в Москве… Дружила А. И. Цветаева со знаменитым специалистом по английскому языку и литературе, с М. М. Морозовым, оставившем нам точнейший подстрочный перевод «Гамлета» . А другу своему, Б. Пастернаку, в ответ на им присланный его стихотворный, перевод «Гамлета», высказала свои серьезные фактические возражения. Она возражала против «вольницы» его обращения с оригиналом… Сама на язык Байрона и Шелли переводила Лермонтова. Жаль, что после ареста рукопись перевода пропала, но даже сохранившиеся, опубликованные в ее книге «Неисчерпаемое» (1992) фрагменты, дают представление о превосходном знании ею поэтического слоя английского языка.
«Возможность — умение — навык транспонировать (как в музыке из одного в другой тон мелодию) мысль из своего языка в другой! Это же пламенно интересно. Это — как сесть на корабль и плыть мимо других берегов… Ничто так не учит отбору нужного слова, как сравнение своего языка с другими. Вот тут и кроется, тут и живет, и течет река высокого искусства перевода!» — так писала в очерке «Сейчас я вам что-то скажу» Анастасия Ивановна…
Однако, мы помним и другое отношение к переводам. Против художественных переводов резко выступал в своем «Дневнике» классик французской литературы Жюль Ренар. Великий аргентинец Хорхе Луис Борхес говорит: «…Я понял, что переводы не могут заменить подлинник. Перевод может служить в лучшем случае средством и стимулом, чтобы приблизить читателя к подлиннику… Стихотворение — это, кроме всего прочего, интонация, выделение чего-либо, часто не поддающееся переводу…».
И чем ближе приближаемся мы к проблемам перевода на иностранные языки поэтических произведений Марины Цветаевой, тем больше у людей, причастных к этим переводам, всяческих сомнений, по-разному и сходно высказанных «апологий» — извинений, сетований на непроходимые чащи языковых цветаевских стремнин, непередаваемых оттенков, водопадов чувств…
Прислушаемся к некоторым из них. Откроем для этого книгу Мarina Tsvetaeva, «Selected poems». Selected and introduced by Elane Feinstein, Penguin Books, 1993. В «Заметке к изданию 1971 года: о творческом методе», Анжелла Ливингстон, редактор изданния, пишет: «Марину Цветаеву особенно трудно ухватить и потому, что ей свойственна приверженность к рифме и метрике, которые, если переносить их в английские стихи, то те получаются слабыми, и из-за многообразных языковых средств, которые она эксплуатирует (таких, как пропуск в речи каких-либо подразумеваемых слов, изменение их порядка), из-за нежданных «перебросов» в следующую строку окончаний, — эти приемы просто недоступны английскому. В целом, английские переводы определенно менее решительны, менее широковещательны, менее напористы и сокрушительны по впечатлению, чем русские оригиналы»…
Что касается поэтических перебросов слов в другую строку, то здесь можно с госпожой Ливингстон поспорить — А. И. Цветаева доказала возможность такого приема в авторизованном переводе собственных стихотворений на английский язык — они опубликованы приложением к ее поэтической книге «Мой единственный сборник» (1995), вышедшей посмертно.
В остальном же трудно не согласиться, тем более что госпоже Ливингстон вторит Дэвид Мак Дафф — в предисловии к переведенной им «Избранной поэзии» (1991) он пишет: «Марина Цветаева не столь простой поэт, чтобы ее легко можно было бы перевести на любой язык. Русская народная поэтика некоторых ее вещей делает невозможным «перемещение» их на иное лингвистическое и культурное поле. Ее стихотворения, восходящие к корням ритмов и образов русской народной речи, обладают, тем не менее, все же своим, совершенно своеобразным космосом языка. Я верю, — это совершенно необходимо каждому переводчику поэзии Цветаевой — сделать по крайней мере попытку воспроизвести формальные и структурные «основы» ее стихотворений, но даже эта попытка обречена на неудачу — однако не поступить так — значит проигнорировать саму центральную сердцевину цветаевского творчества. Без собственной формы, гармонии, словаря, стихотворений Цветаевой просто нет…».
Вот такие заявления, граничащие с воплями о помощи…
Несмотря на то, что, по выражению А. И. Цветаевой, поэзия ее сестры написана «пылью растертых слов», ключ к ней все же существует. этот ключ понимания и приближения к душе, что «родилась крылатой», — прежде всего, в высоком поэтическом сострадании, в созвучии с трагической высокой нотой ее души. Во-вторых, — поэзию ее отомкнет тот, кто, как и она, с детства, был погружен в стихию русской родной речи. В-третьих, — любящий Цветаеву не может не любить свободу, стихию стиха. Большей частью она, погружаясь в океан звуков, доставала со дна гулкую драгоценную раковину стихотворения, чтобы очистить ее от напластований и «водорослей» несовершенств, отточить ее мастерством. Цветаева владела стихом, бывало, что стих владел ею… И тогда возникала — особенно в ее поэмах, — наибольшая усложненность, труднопонимаемая, сходная с «гениальным косноязычием» Б. Пастернака.
Только тот, взявшись за перевод, передаст цветаевскую энергию, особое темпераментное «подзвучие», в ком самом горит душевный жар…
Юрий Бунчик прекрасно знает русский язык, искренне, совершенно по-своему чувствует поэзию Цветаевой. Его стих свободен, светло-энергичен, пишет он во многих стихотворных размерах, он ранен душевно скорбью и творчеством, потому взял на себя тяжкий и почетный труд перевести возвышенный, стройный, мощно лирический, волшебный голос Поэта…
Порой Ю. Бунчику удается передать стих Цветаевой просто, до ясности конкретно. Он силен именно достигаемой безыскусностью передачи цветаевской поэтической волны… Иногда он вынужденно заменяет труднопереводимое или непереводимое лирическим пассажем, оставляя неприкосновенным камертон, настроение стихотворения… Иногда же простота его перевода — как стрела в цель — попадает в уловленную кантилену стихотворения, в самую его сердцевину. Порой удаются особенно ярко некоторые четверостишия. Иные он передает не только смыслово, семантически, а по их «свечению» — настроением, оттенком. Именно тогда выступают на сцену некоторые, впрочем немногочисленные, его собственные
«вставные» элементы — без этого, как мы знаем, большей частью не обходится художественный перевод…
Бунчик не стремится передать в переводе себя, он стремится передать именно Цветаеву. Так и должно быть… Он «транслирует» Цветаеву на английский язык рифмованно, поскольку у него за плечами опыт именно русской классической поэзии, из которой выросла Цветаева… Верлибры Цветаева писала редко. Неудивительно, что среди переводов, сделанных Бунчиком, такой опыт единичен. Сама традиция рифмованной поэзии на Западе в конце ХХ века стала иссякать. В России она сохраняется…
Первое же стихотворение — «Принц и лебеди», говорит о том, как переводит Бунчик. У М. Цветаевой —
«В тихий час, когда лучи неярки
И душа устала от людей,
В золотом и величавом парке
Я кормлю спокойных лебедей…».
В обратном подстрочно-прозаическом переводе с созданного Ю. Бунчиком английского текста —
«В тихий час, когда лучи тают
И когда душа твоя устала от толпы
В золотом и величавом парке
Преклонив колена, кормлю лебедей, спокойных и гордых…».
Несмотря на неизбежную при художественном переводе неабсолютность передачи, в «Избранной лирике» рождено поэтическое пространство, в котором оживает крылатая тень классика русской поэзии — Марины Цветаевой…
Станислав АЙДИНЯН