документальная повесть, основанная на реальных событиях
Памяти моих родителей, Георгия и Надежды, посвящается.
От автора
Я Петр Козьмин — художник, рожденный в Америке, но живущий и творящий в России. В 2000 году мне позвонили из газеты «Чикаго трибюн» и сообщили, что меня разыскивает американская приемная семья, в которой мы с одним из моих старших братьев, Павлом, воспитывались вместе с хозяйскими детьми.
Мы попали в американскую семью, когда мне было 10 месяцев, а Паше 9 лет. Чикагский суд отобрал нас у мамы и папы, которые являлись советскими гражданами. Родители были помещены в сумасшедший дом.
После двух интервью американским газетам «Вашингтон пост» и «Чикаго трибюн», я немедленно отправился в США, чтобы заново познакомиться с американскими братьями и сестрами, а также возложить цветы на могилы наших приемных родителей в знак благодарности и памяти. С приемной семьей я бурно и весело встретился. Они интересные, хорошие, добрые и порядочные граждане своей страны.
В Чикаго на кладбище интервью брали журналисты все той же «Чикаго трибюн». Когда я спросил корреспондента, почему в прошлых изданиях не было ни слова о настоящей истории, связанной с нашей семьей, мне ответили: если начальство посчитает нужным указать детали прошлых событий, то в следующий раз об этом будет напечатано. В итоге ни одна из газет не указала факты и истинные события, связанные с историей моих родных родителей и всей нашей семьи.
При том, что я являюсь гражданином России и США (по рождению), я никогда не стремился «паразитировать на беде» по политическим расхождениям между этими двумя государствами. В моих картинах и скульптурах нет политики, а тем более пропаганды.
Самое заветное желание, которое было у моих родителей (они уже умерли), чтобы я
сумел донести простым людям правду о несправедливости, лжи и ненависти, которые возникают из-за политических, религиозных, национальных расхождений и о насилии над нашей семьей во время пребывания в Америке. Мне до сих пор по-человечески досадно, что при объявленных свободах и правах человека, американская пресса и в наше время, когда «холодная война» закончена, старается не договаривать, скрывать или переиначивать все на свой лад.
Хочу познакомить вас с документальной повестью, которую я написал, используя архивы нашей семьи, рассказы родителей и старших братьев, а также мои детские и юношеские впечатления.
КОНЦЛАГЕРЬ РАВЕНСБРЮК
Весна 45-го выдалась холодной, сырой. Вдали гудела канонада взрывов. Светало. Среди глухого леса, окруженного горами, виднелись серые деревянные строения — бараки. Лаяли и выли собаки. По периметру на сторожевых вышках еще горели прожектора, слышалась немецкая речь, видимо, менялся караул, и офицеры отдавали последние распоряжения подчиненным. Это был немецкий концлагерь Равенсбрюк, его называли лагерь смерти. Здесь отбывали наказание женщины со всей Европы, но в основном — угнанные молодые девушки из СССР. Тех, кто были еврейками, сжигали в первую очередь, после шли больные и политические проштрафившиеся.
В этой части Германии, где находился лагерь, была очень развита военная промышленность, поэтому постоянно требовалась рабская сила. И сегодня, также, как много лет подряд, заключенные должны выполнять каждый свое задание: кто-то шил в цеху одежду, другие строили дороги, пилили дрова, а более надежные европейки точили снаряды на токарных станках. Так оно и было бы, если бы войска — советские с одной стороны и войска союзников с другой — не подступали к Берлину.
Видимо, немцев прижали сильно. Весь лагерь был выведен строем и помещен в деревянные железнодорожные вагоны для скота — для отправки в сторону Чехии. Бомбежка, обстрелы… На станцию назначения прибыло меньше половины, остальные погибли, а кто ранен был, так и остался здесь умирать.
ПОБЕГ
Заключенная Надя уцелела (это была моя мама), молясь от пережитого ужаса, вытягивала шею, высматривая подруг по лагерю. «Кто живой остался?», — приговаривала с надеждой. Она заметила на вагонах надписи на русском «военнопленные» и знаки красного креста, и подумала: «Кто же нас бомбил и обстреливал всю дорогу?».
Колонна узников, сопровождаемая фашистскими автоматчиками, двигалась дальше по глухим лесам предгорья уже третьи сутки. Останавливаясь на ночевку, жевали веточки хвойных деревьев, первые цветы, спали на еловых ветках. По ночам выпадал последний снег, днем он таял, была возможность пить и есть его. Поголовно все кашляли, чихали. Оборванная одежда, деревянные башмаки не грели, смертность увеличивалась с каждым новым днем…
Моя мама обладала крепким духом и природным здоровьем в отличие от многих других, но теперь и она чувствовала беду и думала: «Столько испытать, уцелеть, ведь победа рядом, я всегда знала, что мы победим «фашистскую гадину ». Надежда заболевала и прекрасно понимала, что ее ждало в лагере. Но теперь здесь рядом лес, горы, свобода — и она решила, что при первой же возможности они с подругой Анной попытаются бежать. Их вместе с солдатами охраняли «эсэсманки», то есть немки из лагеря, и лучше бежать, когда вместо автоматчиков заступят на дежурство эсэсовки (они стреляют хуже и не такие выносливые, если будет погоня), это самое лучшее время, чтобы осуществить свой план, решили они.
Но судьба распорядилась иначе. Как только изменился ландшафт, появились высокие холмы с резкими склонами и редкой порослью. Уже темнело, и видимость ухудшилась. Народ рванул с обрывов, словно птицы, рискуя жить или умереть. Раздались многочисленные выстрелы, крики. Надя c подругой тоже оказались в их числе, но немного в стороне, ближе к зарослям кустарника. Они бежали, пока во рту не пересохло и не обожгло дыхание в груди. Упав и прижавшись к сырой земле, они слышали удаляющиеся выстрелы, лающий немецкий язык и постукивание деревянных башмаков женщин-мучениц.
Они были в полосатой робе узниц, измученные, простуженные, на чужой враждебной земле. Шли они сутки, когда появилось селение. Постучались в первые дома и попросились в работницы. Один старик спросил: «Вы не из тех, чьи трупы растаскивают тут собаки, не те «юды», которых вчера здесь гнали?». Но девушки уговорили жителей, и те дали им гражданскую поношенную одежду, накормили картошкой в «мундирах », налили горячей воды. Подкрепившись, отработали некоторое время по хозяйству и затем отправились дальше.
АМЕРИКАНСКИЙ ГОСПИТАЛЬ
Заболели в дороге окончательно, и их подобрали американцы и отправили на лечение в военный госпиталь. У мамы был сухой плеврит, бронхит, затемнение в легких. Прописали постельный режим, обкладывали компрессами, делали уколы. Сестры были немки, лечащий врач — болгарин, а руководили всем американские военные врачи. Выздоровление шло, но очень тяжело. Нужен пенициллин — это антибиотик, который совсем недавно изобрели, но ни в этом госпитале и нигде поблизости его не было. Жизнь продолжалась как во сне, дни летели, как облака на безграничном небе, меняя декорацию образов…
Подруга Анна не смогла совладать с болезнью и ночью покинула Землю. Ее похоронили, поставив табличку на русском, которую написала Надежда, прощаясь с соратницей по лагерю. Но надо было жить дальше, сохранять память о тяжелом прошлом и формировать события о будущем, где, конечно, цветут цветы, плодоносят фруктовые деревья, рождаются счастливые дети, и где нет войны. Но главное — нужно выжить…
Здание, в котором располагался госпиталь, было старое, с толстыми из кирпича стенами, темно-коричневого цвета, с разрушающимся фундаментом и кое-где темными дырами вместо окон. Но зато глаз радовал цветущий сад во дворе, с многочисленными тропинками и роскошными кустарниками, которые еще не потеряли свою прическу от прошлогодней стрижки. Все крутилось как в танце вокруг старого фонтана. Можно было долго находиться на огромном балконе, освещенном теплым солнцем, и наслаждаться живородящей весной, победой и прекрасным садом
ЛЮБОВЬ НА ВСЮ ЖИЗНЬ
На том же этаже, на соседнем балконе, также в одиночестве с задумчивым видом, очень худой, бледный, гулял мужчина лет сорока. Он всякий раз здоровался и уходил. Но однажды они разговорились и даже познакомились. Он из Москвы, зовут его Георгий (это мой будущий отец), а она — украинка из Бердянска. Чем пленил ее Георгий? Он писал стихи, а Надежда с юности была близка к искусству. Она ведь перед войной училась в Запорожском музыкальном училище. Естественно, ее волновал вопрос: «Как он попал сюда?» Георгий не в силах был долго рассказывать и ответил кратко: «Военный летчик-фотограф, после контузии попал в плен под Орлом в 43-м году и сидел в фашистском концлагере для военнопленных». Они еще встретились несколько раз, а после она узнала, что у нового знакомого начался абсцесс легких, гной идет, кашель душит и температура под 40, а самое сильное лекарство, которое здесь давали, не помогало.
А тут еще неожиданно всем приказали собираться и грузиться в автотранспорт, так как союзники освободили Чехию и западную часть Германии. Перевозили всех одним днем в другой госпиталь, в город Ашаффенбург (Бавария). Там обслуживание было более профессиональным, но помочь могло только новое лекарство — пенициллин. Надя чувствовала, что можно найти этот препарат через международный «красный крест», поделилась своей идеей с Георгием. И он, находясь в очень тяжелом состоянии, пишет стихотворение в «красный крест», и ему присылают долгожданный пенициллин.
Надежда поддерживала Георгия, приносила ему еду, помогала из последних сил, ведь сама еле держалась на ногах, но испытывала радость до глубины души от сострадания и любви не просто к ближнему, а уже к близкому, дорогому мужчине. Когда больной встал на ноги, и его самочувствие заметно улучшилось, он попросил врача-француза использовать оставшееся лекарство для лечения его невесты Нади. Врач выполнил просьбу русского солдата. Так они, мои будущие родители, потихоньку стали поправляться. «Это Божественное проявление!» — восклицала постоянно Надя. Через некоторое время их выписали из госпиталя и направили в новый лагерь, его называли «лагерь для перемещенных лиц».
ЛАГЕРЬ ДЛЯ ПЕРЕМЕЩЕННЫХ ЛИЦ
Конечно, это не концлагерь, а просто бывшие одноэтажные жилые дома, похожие на бараки, но с отоплением и окнами. Им разрешили занять место в крыле здания, где разместили семейных (они же сказали, что у них семья. И на другой день в комендатуре вступили в брак юридически). Их новое жилье – это комната, в которой размещалось 15 человек с детьми разного возраста, а разделялось все на зоны тканью, одеялами, фанерой. Надежде с Георгием повезло, им досталось пол окна с форточкой, две железные кровати, табурет, столик с овальной столешницей и куча старого тряпья со вшами и мокрицами, а по ночам с потолка падали клопы, и все равно это был рай. А за шторами был сущий ад: кто-то храпел, дети плакали, слышалась ругань на русском и украинском, и всю ночь что-то лилось в ведро.
Но моим молодым все было нипочем. После всего пережитого им казалось, что они попали в сказочную страну детства и превратились в мальчугана и девочку. Смеялись, притворялись обиженными друг на друга, были счастливы и непосредственны. Они мечтали, как будут жить дальше, сколько у них будет детей, о скором возвращении на Родину, о встрече с родными.
Они часто уходили в лес, вместе пели русские и украинские песни, и Георгий, вдохновленный любовью, писал много стихов, а поэту нужны были слушатели, и он часто выступал перед лагерной публикой. Отца приглашали печататься в антисоветское издательство «Посев» за авторский гонорар, но он корректно отказывался. Уж он-то, военный летчик, который преподавал кремлевским курсантам гражданскую оборону, понимал антисоветскую деятельность этой западной редакции и что бывает за такое творчество.
Тем временем о его отказе и о патриотическом настрое его творчества узнала лагерная верхушка, бандеровцы-националисты, которые сбежали при отступлении вместе с немецко-фашистскими агрессорами и теперь находились вместе с семьями здесь и продолжали свою политику провокаций, притеснения неугодных, а порой и устранения идеологических врагов. Отца объявили советским шпионом, коммунистом. Доходило до избиений. Георгий несколько раз ходил в немецкую полицию писать заявления на лагерную фашиствующую банду, просил, чтобы разрешили выехать в Россию. Дело было сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Зона, в которой находился лагерь перемещенных лиц, принадлежала США. И власти скрывали численность и принадлежность граждан, ожидая каких-то новых политических нюансов, тем временем перемещая бывших военнопленных за океан как дешевую рабочую силу.
А сбежать уже было невозможно. Образовалось два государства — ФРГ и ГДР — с охраняемыми границами, да и к тому же был введен комендантский час во всех населенных пунктах. Но если советские представители все-таки обнаруживали в этих лагерях наших граждан, то их, конечно, отправляли на родину. А там их ждал недолгий суд и ты, как изменник Родины, приговаривался к расстрелу или отправлялся в Сибирский трудовой лагерь. Потому что в первые годы после войны всех, кто был угнан или попал в плен, считали предателями…
РОЖДЕНИЕ ДЕТЕЙ
Тем временем у моих родителей появляется первый сын Ростислав (мой старший брат), а через год родился Юрий и еще через год — Павел. Им немного улучшили условия проживания. Отец продолжал в свободное время писать стихи и складывал в стол, он перестал общаться и декламировать свои стихотворения на публику. Зарабатывал он на заводе, работая мастером. Платили так мало, что не хватало на еду семье. Послевоенная Германия была разрушена, обессилена, вокруг голод, болезни, работы не было, если только на пищевой фабрике, железной дороге или строительстве за копейки. Пока союзники подкармливали, немцы должны были встать на ноги, а после ожидались инвестиции на возрождение экономики. В такой ситуации нужно было принимать решение. В ФРГ оставаться невозможно, а в Россию не выпускают, хотя куда только не писали и с кем только не беседовали. А огромные океанские корабли отправлялись почти каждый день в США, Канаду и Австралию.
Однажды Георгий рассказал своей супруге, что организация баптистов помогает устроить жизнь в Америке и Канаде. К тому же через три дня отправляется их судно. Надежда долго размышляла, старалась все продумать, понять, но все планы имели отпечаток страха и безнадежности. И все-таки решились плыть все вместе с тремя детьми. Отец сказал: «Ну, если на Родину не пускают, поплывем в Америку, теперь дружба между США и СССР… Поедем, белый свет посмотрим».
ДОРОГА В АМЕРИКУ
В 1950 году из порта Гамбург (ФРГ) отправился корабль-баржа вместимостью 2500 человек. Тихим летним вечером они покинули эту чертову Германию, где прожили столько бездарных лет своей жизни, не реализовав свой духовный потенциал. Единственно их утешало, что они вместе, у них три прекрасных сына, и они выжили в этой «трупной яме». Теперь вперед, за горизонт — к новому, светлому, непознанному. Так хотелось и так думалось, и они снова были счастливы.
На судне суетились моряки, что-то переносили, размещали пассажиров по каютам, чьи-то дети сновали между чемоданами и огромными тюками. Вокруг слышалась разнообразная речь, было много украинцев, латышей, эстонцев, литовцев, поляков. Мужчины были на вид здоровыми, розовощекими, сразу было видно, что они в лагерях не сидели, наверное, служили «рейху», а теперь «делали ноги» подальше на запад к своим диаспорам в Канаду и США. Тем временем к обеду всех распределили по железным комнатам. Надежду с тремя сыновьями поместили в каюту, потом к ним подселили двух старух-латышек, которые охали и переживали, боясь шторма и огромного страшного океана. Георгия поместили в общий зал для мужчин. Все спали на полу, но на матрасах, укрывшись старыми грязными одеялами. По-очереди дежурили на судне…
Океан, к счастью, был мирным и спокойным, по ночам было очень холодно и сыро, но днем солнечно и тепло. Через несколько дней показался в дымке горизонта Нью-Йорк со своими пронзающими небо пиками небоскребов и сверкающими зданиями в виде призм разной высоты, напоминающими лес. Поразила статуя свободы — своим монументальным размахом и греческим профилем. Ощущение было космическое, как будто они находились на другой планете.
Настроение было прекрасное, верилось в новую счастливую жизнь, на причале играл джаз-банд из пяти афроамериканцев. «Не хватает только Утесова», — сказал Георгий супруге. Больше половины пассажиров высадили здесь, а через несколько часов оставшиеся продолжили свой путь дальше как багаж (о чем было записано в путевом листе): порт доставки — Новый Орлеан (США).
СПАСЕНИЕ
Теперь вся семья была в сборе, в одной каюте. Детям было не скучно, им везде хорошо с мамой и папой, они мурлыкали и играли, как котята, на расстеленном одеяле, на полу, так было безопасно и уютно. Неожиданно в дверь постучали и на русско-украинском языке попросили выйти и помочь что-то перенести из трюма, на пару часов. Когда Георгий прибыл на место, сопровождавшие его мужчины с грохотом открыли какую-то техническую каюту, всю обшитую железом, без люков и окон, где на полу лежали разорванные мешки с белым порошком. Прокричав: «Сдохни, коммуняка !»- резко захлопнули дверь и закрыли на засов с обратной стороны. Шаги резко удалились, наступила мертвецкая тишина, пульс забился в висках, все мысли сбились в клубок. Показалось, что в темноте все краснеет, а вокруг летают полупрозрачные мелкие шары. Что это?
Было ясно одно, что он «в капкане» и вылезти отсюда невозможно, но интуитивно он чувствовал — долго его здесь держать не будут, потому что его родная половинка поднимет такой шум на корабле, мало не покажется. Он в потемках нащупал порошок и подумал, нюхая его: «Так и знал, что пахнет хлоркой». Вдруг откуда-то с потолка стала брызгать вода, с каждой секундой сильнее. Георгий по гражданской обороне знал, что вода с хлором выделяют ядовитый газ. «Это конец, если не предпринять какие-то меры», — подумал он, моментально на ощупь зафиксировал место просачивания воды и отодвинул несколько мешков в более сухое место. Пока он боролся, напор воды усиливался, пришлось складывать мешки друг на друга.
В этом в шоковом состоянии он начал задыхаться и вспомнил, что есть выход. Он резко снял верхнюю одежду и стал ее рвать на длинные куски, постоянно приговаривая: «Нет, не возьмешь!». Проявляя волю и смекалку, он быстро смочил тряпки своей уриной и постепенно слой на слой, стал обматывать свою голову, создавая толстую влажную повязку, через которую уже меньше поступал газ, но и дышать стало трудно. Он решил меньше двигаться и замереть, чтобы сохранить в теле кислород. Постепенно ему становилось все тяжелее, хотелось содрать тряпки и вдохнуть полной грудью. Проявляя выносливость и мощную волю, сумел он это выдержать. Теряя сознание, он внутренне посылал Надежде мысли, думал о Боге и о детях. Прощался с жизнью, вспоминал лучшие моменты из своего детства, какие были замечательные родители, сестры и братья, и снова терял сознание. Наступала смерть от удушья и отравления.
Через некоторое время его тело вытащили те же люди и кинули на палубу, как труп, который будет скоро принят океаном. Накрыли покойника брезентом и ушли за священником, чтобы тот прочел последнюю проповедь по усопшему, умершему от тяжелых недугов. В это время Надежда подняла шум, вступив в перепалку с руководством судна. Бегала по всем палубам кричала: «Георгий!» Она чувствовал: что-то произошло, что-то невероятное, возможно беда. Когда она в очередной раз пробегала по палубе, то заметила скопление людей со священником, который отпевал усопшего, лежащего на палубе, готовил душу его в царство Господнее. Моментально мама почувствовала, что там лежит он, ее любимый муж, что его убили. Но ее вера в жизнь и свет подсказала ей: «Он жив!» Она набрала полную грудь воздуха и почти басом закричала: « Георгий!».
А ее воин-поэт за это время успел прийти в себя, делая незаметные глотки, набирая воздух. И прислушивался к разговорам толпы, собравшейся вокруг него. Никто уже не обращал на покойника внимания, а он ждал и дождался Надежды и ее возгласа. Он моментально сгруппировался в стальную пружину, вскочил, сбил с ног несколько человек, тем самым раздвинув сомкнутый круг вокруг его тела, и как зверь кинулся к жене, ошарашив собравшихся криком.
Надя подхватила его, подставила плечо и поволокла мужа в каюту. Он был бледный, как полотно, его рвало, кожа покрылась красной сыпью, глаза были обожжены хлоркой, разговаривать не мог, приговаривал только: «Подожди, дай опомниться и все расскажу, это националисты-хохлы». Начинался шторм, на корабле началась качка. Пассажиры с тревогой суетились, от страха кто-то сказал: «Нужно готовиться к 11 баллам». И действительно попали в сильнейший шторм, корабль блуждал, как спичечная коробка, теряя курс, почти у всех началась морская болезнь. Но отцу шторм очень нравился, потому что он в действительности мечтал увидеть океан. Все его детство — это рязанские поля, рощи и река Цна. А здесь — стихия, мощь, солевая волна. Он старался вдыхать лечебный морской, наполненный минералами влажный воздух океана, тем самым очищая свои слабые легкие. Он уже знал, кто опять хотел его уничтожить, и нужно было не терять бдительность, беречь семью и начинать новую жизнь.« Какая она там будет?» — размышлял он и надеялся на лучшее. Через трое суток корабль причалил в порту Нового Орлеана.
«НОВАЯ ЖИЗНЬ» В АМЕРИКЕ
В атмосфере, как в пустыне, стоял горячий воздух. Было градусов сорок жары, казалось, что все горело. Выходили толпой пассажиры и где-то внизу растворялись. Прибывшая семья ожидала, пока выйдут все. Через некоторое время появились три полисмена, поздоровались и попросили следовать за ними. На автомобиле их сопроводили на отходящий поезд. Один из полицейских немного говорил на польском языке, мама узнала от него, что община баптистов ждет и встретит их в городе Литл-Рок, штат Арканзас.
Через несколько часов их действительно встретил грузный мужчина в черном костюме и представился: «Джордж Томпсон, ваш поручитель и хозяин». Он привез их на свою ферму и сказал: «Здесь вы будете жить и работать». Была предоставлена летняя хижина с деревянными настилами из досок, с одним маленьким окном и соломенной крышей. А рядом была пристройка из фанеры с буржуйкой, небольшим столом и старыми стульями, — кухня. Валялись старые помятые ведра, алюминиевые тарелки с ложками и кружки. Все было в пыли и в паутине. Видно, давно всем этим никто не пользовался.
Георгий с утра уходил на работу в основном сельскохозяйственного назначения, а супруга выполняла обязанности по дому и двору — кормила птиц, коров, коз, убирала навоз и т.д. Однажды, через месяц, отец познакомился с русскоязычным агрономом с соседней фермы и узнал от него много интересного. Например, что хозяин должен им платить зарплату из расчета 3 доллара в час, а не просто кормить. Лечить их, если заболеют. По выходным вывозить в городскую баптистскую церковь и к зиме создать лучшие условия, чтобы не замерзли. А главное агроном сказал: «Жорж, сам от хозяина не уходи, ибо вас будут судить за побег». И добавил: «Вы не первые и не последние, многие уже сидят в тюрьме, он им также не платил, а потом провоцировал их на побег и засуживал как бесправных рабов».
Шли дни, недели, месяцы. Георгий пахал, как вол. Надежда растила маленьких сыновей, никто не интересовался их семьей, как будто наступила вечная тишина и спокойствие. Получить новости или что-то узнать о России, Украине не было никакой возможности, да и перспектив и планов не было, поэтому наступил информационный голод. Хотелось общения с Родиной, вести переписку с родственниками, ничего не было и не могло быть в такой глуши, поэтому болело сердце и мучилась душа на чужбине.
К зиме залатали все дыры, что-то обшили тряпками, запаслись дровами, провели провод с электричеством, появился свет, подключили электро-духовку. Но по ночам было очень холодно, до пяти градусов мороза. Зарплату никто не собирался платить, хозяин заявил: «Ваша семья все сжирает и от вас одни убытки. Можете подыскивать другое место для проживания». Но время шло, наступила весна, стало появляться чаще солнце, и это уже радовало и подталкивало к мечтам о будущем. По дороге Георгий снова повстречался с агрономом, который сказал: «Скоро он вас отвезет в суд. Не берите в город свои вещи, оставьте, что бы ни случилось». Так оно и произошло. Их всех хозяин привез в город и тут же на суде объявил, что они сбежали.
Их сторону представлял очень приятный, вежливый капитан, он был адвокатом, а также переводчиком. На вопрос: «Вы сбежали от хозяина?»- « Нет, все наши вещи и документы остались на ферме», — ответил Георгий. Когда выяснилось, что наниматель им ничего не выплачивал, судья задал последний вопрос: «Жорж, ты бы хотел опять вернуться к Томсону?». Георгий из своего жизненного опыта знал, что хозяин больше не захочет их вернуть, и с уверенностью ответил: «Да, я хочу обратно к нему». Томсон затрясся и долго кричал: «Нет, нет!». После обсуждения с заседателями судья присудил хозяину отпустить семью и за все месяцы оплатить, как полагается, всю сумму. Выдать дорожные деньги в течение суток. Представители баптистской общины присутствовали на суде. Они были очень недовольны делами Томсона, который, после суда моему отцу угрожал: «Сладкой жизни я вам не дам в Америке».
В те времена граждане или вновь прибывшие обязаны были зарегистрироваться в религиозных общинах и в них также периодически исповедоваться. Так властям страны было удобно контролировать свое население. Поэтому руководство баптистской общины отправило семью в Чикаго, где их по-братски встретили пасторы Гарбузюк и Блонский, представители украинской баптистской церкви. Знакомились, выспрашивали о прошлой жизни: «Чем бы вы хотели заниматься? Что умеете?» В общем, с молитвами и простыми словами протягивали руку помощи, приговаривая: «Мы община и должны помогать ближнему, любить всех и молиться во имя Бога». Подыскали им полуподвальное помещение (бейсмент) с простой потрепанной обстановкой, но это совсем другое дело, если вспомнить ферму. Рядом магазины, метро, скверы и не так далеко до центра Чикаго. И все это впервые в жизни: современный мегаполис, цивилизация, новая техника, новые ритмы и запах огромного города, который пульсировал, изрыгая брызги собственного тела, принимая иммигрантов со всего мира, даруя им шанс пустить корни или убраться с враждебной зоны в другие края.
Надежда между делами изучала английский язык. Георгий устроился чернорабочим на строительство железной дороги, при этом приобретая разговорный опыт у американцев. Они понимали, что без языка им будет трудно жить и понимать новую цивилизацию. Но пока семья была под опекой церковного прихода, а это им совсем не нравилось, потому что они чувствовали себя подконтрольными. Благо было одно: все почти понимали русский язык и разговаривали на украинском, и это приносило огромное счастье при общении. Прознали однажды, что Георгий пишет стихи. Пришлось, часто по выходным, читать, чем он снова привлек к себе внимание.
Однажды Гарбузюк обратился к нему: «Ты, что коммунист? А может ты «Ванька свистни», а может пророк?» А после, через несколько дней, руководство церковной общины сообщило об этом в баптистский комитет в Нью-Йорке. Что комитет ответил — не известно. Но можно догадаться, что дело пошло в инстанции — в ЦРУ, ФБР, где, конечно, поставили семью Козьминых на учет. В это время в США «процветала охота на ведьм», преследовались люди с коммунистическими взглядами. Мой отец не был идейным коммунистом, он просто хотел вернуться со своей семьей на Родину…
Приезжало из Нью-Йорка руководство, предлагало покинуть общину и решать свои семейные проблемы самим: «У вас плохая история. В Новом Орлеане вы устроили суд против нашего брата во Христе, кроме этого вы — бывший военный летчик, а значит, коммунист, никак иначе. А также занимались пропагандой, читая для прихожан мерзопакостные свои «писульки» советского содержания». А стихи были о дорогих человеку чувствах, о любви к Родине.
Через некоторое время пришлось арендовать холодное, полуразвалившееся жилище на окраине города. С огромным терпением с большими бытовыми трудностями перезимовали, переболели с тремя маленькими детьми, которым от одного года до трех лет. Мало того, периодически появлялись служаки церкви и уговаривали Надежду развестись с Георгием, тогда ее с детьми вернут в баптистскую общину, будут во всем помогать и посодействуют ей в получении вида на жительство. И она будет иметь все права как гражданка США. А муж — очень опасный человек, он испортит всю вашу жизнь.
Жена однажды вечером рассказала супругу о том, что за ответом завтра приедет сам Гарбузюк. Он просит подписать какие-то документы, которые должен ей привезти. На другой день Георгий отпросился на работе, чтобы повидаться со священником. Когда поп появился возле двери, отец спустил его одной левой с лестницы и, еле сдерживаясь, сказал: «Чтобы я тебя и твоих братьев баптистских больше здесь возле Надежды не видел никогда». Затем поднял толстого, потного священника и вывел его за калитку. На прощание сказал: «Надеюсь, мы больше не увидимся».
АМЕРИКАНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ
23 июля 1953 года полиция арестовала родителей и поместила в разные камеры в полицейском участке. Их допрашивали на разные политические темы, временами били по голове резиновой дубинкой и что-то требовали подписать, после вкололи по шприцу какого-то наркотика. Они находились в соседних клетках за решетками, могли видеть и слышать друг друга, но сознание уже было изменено и тело уже не принадлежало себе. Но Георгий еще держался из последних сил, поэтому четыре полицая влили в него еще какую-то горькую жидкость. Теперь тяжело дыша, выделяя изо рта белую пену и бормоча матом, он осознавал, что полицейские насилуют его молодую супругу. Никаких сил и возможности защитить ее не было, он был скован наручниками, за двумя стальными решетками.
Надежда ничего не понимала и не слышала от большой дозы наркотика. Через некоторое время, валяясь на бетонном полу, они постепенно приходили в себя. Мама рыдала и молилась: «Боже мой, Боже, что они от нас хотят, что они с нами делают, помоги!» Утром их привезли в чикагский суд штата Иллинойс. В автомобиле сделали насильно еще по уколу.
Медэкспертиза вынесла свой вердикт, а судьи лишили их родительских прав, как умалишенных. Детей отдали в детский приют. Теперь родителей отправили в психиатрическую больницу, как бы на принудительное лечение. Скорая помощь ждала у крыльца городского суда, вокруг стояли полицейские и усмехались, когда огромные парни в белых халатах волокли два обессиленных тела в белый фургон с красными крестами. Один полицейский с черными усами делился со знакомым, который стоял рядом: «Так будет со всеми коммунистами в США, чтобы они все знали!».
ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ КЛИНИКА
Их долго везли, во рту все пересохло, голова разламывалась, тело болело, они сидели беспомощные и безразличные. Когда их все-таки привезли, то отправили на осмотр и в душ. Что-то напоминало им концлагерь… После выдали больничную робу и рваные тапочки. Их распределили по разные стороны здания, в мужское и женское отделения. Вокруг были крашеные решетки и стальные двери, стены имели грязно серый оттенок. Палаты были заполнены пациентами — около десяти человек в каждой. Всем в одно время, по расписанию, кололи успокаивающее, снотворное и заставляли глотать кучу психотропных таблеток. После недавно сделанного электрошока, Надежда ничего не могла вспомнить, спала без времени и часу, ходила по унылым коридорам и совсем ничего не понимала: что это за планета? Какое сейчас время? Год? И кто она такая?
У Георгия все было страшнее. Психотропные лекарства его сильно не брали, он притворялся сумасшедшим, таблетки выплевывал и выстраивал план спасения. В результате доктора расшифровали его крепкую психику и провели два электрошока, чем на долгое время выбили всю память и координацию тела. Прошло несколько месяцев, Надежду посетил опекун — американец Стив, который взял в семью Юру и Славу, ее сыновей. Он очень сочувствовал ей, успокаивал и подавал надежду на скорую выписку.
Как выяснилось потом, он был сочувствующий коммунистам «демократ» в подполье, поэтому он взял на временное воспитание ребят и всячески пытался помочь этой семье. Он сохранил какие-то их личные вещи, бумаги со стихами и прочее. Появилась далекая надежда на свободу.
Тем временем отец немного реабилитировался, добился свидания с мамой. При встрече он выглядел как «узник Бухенвальда», похудевший, с желтым цветом кожи, но дух не сломлен. Он рассказал, что пишет письма о «беспределе» властей города Чикаго и разбрасывает их везде, где они работают. И уже приходил «сочувствующий» журналист, расспрашивал его о подробностях. Георгий виделся с женой еще пару раз, даже наладил переписку. Но вскоре «пилота» снова вычислили доктора, как очень опасного клиента, и он снова оказался привязанным к аппарату электрошок.
Через восемь месяцев Надежду выписали под гарантию Стива, у которого жена Наташа была украинских кровей и они могли свободно разговаривать. Сыновья подрастали: Славе было уже семь лет, а Юре шесть (пятилетнего Павлика усыновила другая американская семья — мистера Мун), за это время дети стали разговаривать на английском и чуть-чуть на украинском. Надежде было обидно, сыновья ее не воспринимали как мать, позабыли, не могли понять, куда исчезли их мама и папа. Пока ей разрешали только общаться с мальчиками и поселили в комнате на чердаке. Она периодически подыскивала себе работу, но из-за слабости и нездорового вида ее постоянно увольняли. Снова и снова подлечиваясь, она работала. Жорж отсидел в «психушке» два года, уже так надоел медработникам, что они решили от него избавиться. Да и к тому же коммунисты стали печатать его стихотворения и рассказывать в своих газетах эту ужасную историю, взятую из его разбросанных писем.
СВЯЗЬ С РОДИНОЙ
Объединившись вдвоем с мужем, они стали крепче и смелее. Стали хлопотать, чтобы им вернули детей, но суд и не думал возвращать малышей. Родителям помогают выйти на ближайшее консульство СССР. Они пишут письмо как граждане Советского Союза с просьбой о возвращении всей их семьи на Родину. К ним приехали два представителя: товарищи Соломатин и Машканцев, которые после ознакомления и изучения всех документов, материалов, сразу приняли решение атаковать на правительственном уровне городские власти, которые повинны в этой бесчеловечной истории Козьминых. Более двух лет продолжалась судебная волокита о возвращении и воссоединении семьи. Советское посольство отправило правительству США восемь нот протеста.
Тем временем 11 августа 1956 года у Козьминых в Чикаго родился четвертый сын Петр (это был я). Мое рождение было оплачено «кровью отца». Я родился в роддоме для малоимущих. В основном это были чернокожие, у которых не было средств, чтобы оплатить пребывание в другом роддоме. В это время отец потерял очередную работу и находился дома на съемной квартире, когда за ним пришли два полицмена, которые сообщили о рождении сына и попросили проехать с ними на автомобиле в роддом.
Они зашли в приемный покой. К ним вышел рыжеволосый доктор в белом халате и протянул отцу квитанцию на оплату услуг по рождению ребенка. Отец пытался объяснить, что скоро будет работа и он сможет все оплатить. Но врач требовал без всякого сочувствия деньги или кровь. Пока отец пытался понять, что от него хотят, полицейские насильно затащили его в процедурный кабинет, усадили в кресло и зафиксировали его тело так, чтобы он не мог шевелиться. Долго не думая, врач вонзил стальное жало иголки в его набухшую вену и стал выкачивать «плату за сына». Все это происходило как во сне, как будто не с ним. Через некоторое время он почувствовал, что кружится голова и ослабло тело. Сколько крови у него откачали? Одному Богу известно. Отца, бледного и ослабшего, вывели в коридор и сказали, чтобы ждал свою жену с ребенком. Он переживал двойственное чувство: радость и негодование.
Вышла Надежда с крохотным комочком на руках. Им крикнули: «Гоу, гоу!» Они обнялись, поцеловались и, шатаясь от слабости, поддерживая друг друга, поковыляли пешком домой через весь город. С моим появлением на белый свет у судьи Клейтона прибавился еще один аргумент против выдачи выездной визы: «Я не могу лишить Питера американского гражданства по рождению и его законного права стать когда-нибудь президентом США».
Так как мои родители лишены родительских прав и являются гражданами России, а я единственный сын, принадлежавший им, рожденный в русской семье, а значит, все мы советские граждане и никто не имеет права помешать нам вернуться на Родину, -объясняли наши дипломаты. В это хотелось верить. Эта тема для США была крайне невыгодна, тем более в идеологической борьбе с СССР, потому что «левые демократы» успели «раструбить» повсюду о черных делах властей самой демократической державы в мире.
Методы запугивания, провокационные действия в виде подбрасывания листовок с текстом о свержении существующего строя, подливание отравляющих веществ в бутылки, прямой подкуп с обещаниями… Самое отвратительное, что американские судьи в угрожающей форме уверяли, что имеют право отобрать самого младшего сына. «Чикаго дей трибюн», местная газета, смаковала: «Откуда денежные средства возьмутся на дорогу, на жилье, на жизнь у бедных россиян?». «У них ведь нет ни гроша за душой» — писали американские газеты. В суде некий Дж. Нерод, главный инспектор по надзору за поведением условно осужденных, сказал: « Если они не могут ничего ответить и не желают ничего хорошего сказать о США, то они должны быть осуждены за советскую пропаганду». Посольству СССР в США пришлось предоставить в суд письмо двух братьев Георгия и остальных родственников Надежды, гарантировавших возмещение всех расходов по их возвращению на Родину.
Поистине «соломоново решение» судьи Клейтона выглядело так: «Если супруги Козьмины изъявят желание остаться в США, то им вернут троих детей. Если же они будут настаивать на отъезде всей семьи, то у них заберут и четвертого сына».
«ПОТЕРЯ» ВСЕХ ДЕТЕЙ
Вместе с сотрудниками советского посольства, как это ни было печально, решили уезжать, оставляя в залог троих старших мальчишек. «Так, со временем, легче освободить их и вернуть», — говорили российские дипломаты. В июне 1957 года за 20 минут до отхода поезда Чикаго — Нью-Йорк группа полицейских и агентов ФБР в штатском окружили семью Козьминых, несмотря на решительный протест представителей нашего посольства, выхватили плачущего и цепляющегося за рыдающую мать десятимесячного малыша, оставив ей только бутылочку с молоком и узелок с пеленками, взятые в дорогу.
Консул Ф. Соломатин еще раз сказал: «К сожалению, другого варианта они нам не оставили. Освободить ваших детей мы сможем только с территории СССР».
Маленького Петю (т.е. меня), объявили судом сиротой. Взяли под опеку и определили к приемным родителям, многодетным американским баптистам, где уже находился третий брат Павел.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
История семьи Козьминых обернулась для США международным скандалом. У Советского Союза был огромный шанс выиграть это дело в разгар «холодной войны» и включиться в справедливую борьбу за соотечественников, которые оказались по разным причинам за кордоном. Журналисты, телевидение, миллионы людей всего мира включились в битву за воссоединение советских граждан, за их право иметь родную мать и отца, право жить со своим русским народом на своей земле предков и быть счастливыми.
Через сутки в Рижском аэропорту приземлился транзитный самолет из Нью-Йорка, на нем вернулись мои родители после стольких лет скитаний и мучений на чужбине. Огорченная моя мама, рыдала от радости и горя, но больше от счастья, ведь в ней шевелился еще один будущий ребенок, который был зачат там, назло империализму и «американскому раю».
8 октября 1957 года родился пятый сын — Николай. Он стал москвичом в отличие от остальных детей иностранцев, которых запрятали как заложников и держали, словно ядовитые пауки в своих сетях-паутинах, власти США. Мои родители в Москве на Ленинском проспекте получили двухкомнатную квартиру в новом доме и теперь обживали новое гнездо, суетясь вокруг пятого младшего сына. Главу семьи пригласили на должность заместителя директора одной из московских гостиниц.
Все эти годы советское правительство не теряло дело Козьминых из виду, шли требования в ООН по дипломатическим каналам. Еженедельно пресса в разных странах напоминала властям США о гуманности и человечности в демократическом обществе. Моя мама очень волновалась, грустила и часто плакала по утерянным своим любимым сыновьям. И дождалась однажды. Через год пришло от первенца послание. Читая письмо, приговаривала: «Все-таки гены и кровь сработали». Славик писал на английском языке: «Я жив и очень люблю тебя мама. Твой Ричард. Ждем, до встречи».
ПОБЕДА
28 июля 1959 года в Чикаго открылся новый судебный процесс. Бывший судья Клейтон был отстранен от ведения дела. Новые эксперты ограничились вопросом к детям: «Хотите ли вы уехать в СССР?». «Да, хотим», — ответили они быстро, дружно и искренне. Суд совещался до 19 августа. Наконец-то приняли решение отправить всех четверых на Родину к родителям, с условием, что все дети должны быть на полном государственном обеспечении. Международная гуманитарная организация ЮНЕСКО должна периодически проверять эти условия.
23 августа сотрудники МИД СССР доставили всех четверых братьев в Москву. Первым какая-то американка несла меня. Матери объяснили, что мальчик болен, отравление. После выяснилось, что у меня гастрит. Ребята выглядели уставшими, но счастливыми. На вопросы американского корреспондента благодарны ли вы США за заботу и приют, все с осторожностью промолчали, а Павел по-детски буркнул: «Вы нам и в Америке надоели». «Мы сейчас счастливы», — подтвердил Ростислав. « Мы всегда помнили маму и папу, всегда хотели вернуться домой к ним», — сказал Юра.
Прямо из аэропорта семью в полном составе из семи человек привезли в студию телевидения, где они взволнованно рассказывали, как жили все эти годы без родных. Благодарили товарища Хрущева, который поставил один из вопросов в ООН – о возвращении детей в СССР к родителям. Благодарили всех добрых людей, которые переживали, писали письма, интересовались, боролись за их счастье. Это была идеологическая и политическая победа СССР над США, впервые в течение всей «холодной войны». Это была победа профессиональных дипломатов. «Престиж Советского Союза возрос» — писали все мировые газеты.
В октябре 1959 года неподалеку от Ленинского проспекта Козьмины справили новоселье уже в трехкомнатной квартире. Выдали родителям пожизненную пенсию. Георгию 60 рублей, Надежде — 30 рублей. Детей определили в школу-интернат на полное государственное обеспечение, где они восстанавливали русский язык и адаптировались к новому коммунистическому строю. А меня на один год поместили в медицинский детский санаторий города — лечить гастрит. Дети там не знали английского языка, поэтому пришлось забыть его и к четырем годам кое-как, кое-какие слова произносить на русском языке. Так началась новая жизнь. Советская. Но это уже другая история…