Ох, эта Элла! Помню первое знакомство. Она назойливо жужжала, летая над клавиатурой. Садилась на пальцы, на клавиши, металась между мной и учеником, как будто стараясь нам помочь. И, если удавался какой — то пассаж или аккорд, она, удовлетворенно жужжа, улетала. Мне сначала Элла действовала на нервы. И я, хватая том Баха или Моцарта, пытался угодить в нее. Но потом, глядя на ухмылку моего ученика или ученицы, понимающе улыбался и откладывал ноты в сторону.
Однажды, придя домой под хмельком, я мокнул палец в мед, и сев за инструмент, начал левой рукой наигрывать вальс Шопена, приговаривая: «Элла, Элла, Элла…». Вы не поверите. Она прилетела и села на палец, и сидела, пока не кончилась шопеновская тема. Потом улетела. Но я заметил, что меда на пальце поубавилось.
Каждый последующий день Элла прилетала и жужжала надо мной и учениками. Она очень любила Шопена, но, когда я начинал учить с ними Прокофьева «Наваждение», она, грубо жужжа, садилась на клавиши, на ноты, на лицо, а потом срывалась и улетала. Она не появлялась несколько дней после этого, хотя я намазывал пальцы медом и звал ее: «Элла, Элла». Спустя некоторое время, одна моя очень талантливая ученица играла ноктюрн Глинки «Разлука». Я, уже потерявший надежду увидеть свою Эллу, вдруг услыхал знакомое жужжание. Она прилетела и села на волосы девочке, молча сидела, пока пианистка не закончила играть. Потом Элла села мне на палец. Поела меда и с тихим умиротворенным жужжанием улетела.
Наша дружба наладилась. Элла прилетала каждый раз, как я приходил домой, садилась на мой палец, вымазанный медом, я играл Шопена, а она сидела на пюпитре, а потом тихо улетала до следующего дня.
Я привык и полюбил эту муху. Я приходил после трудного и нервного дня, когда меня пинали ногами, когда болела душа и сердце, и она прилетала и садилась на мой палец, вымазанный медом. Я отдыхал душой, и мне хотелось сесть за инструмент и сыграть ей в благодарность за все.
Заканчиваю. В тот черный понедельник, мне привели ученицу, бездарную, но богатую. Мама платила мне большие деньги за урок. Нужда заставляла меня идти на сделки с музыкой, с искусством, с идеалами. Я сидел за фортепиано и учил эту богатую бездарь выигрывать пассажи.
Прилетела Элла и, с живым негодованием села на обеденный стол, за которым сидела мамаша ученицы. Видимо Элла была настолько возмущена бездарностью звуков, извлекаемых этой девочкой, что побрезговала сидеть на пюпитре.
Я вдруг услышал громкий хлопок по столу газетой и, обернувшись, увидел, что моя Элла лежит без дыхания на столе лапками кверху.
— Что вы сделали? — спросил я у мамаши. И в ответ она сказала:
— Тут прилетела какая-то муха и мешала Вам работать. Вот я ее и прихлопнула.
— Лучше бы Вы прихлопнули свою дочь — ответил я, и, поднявшись, взял Эллу в ладошку и ушел, чтобы похоронить ее достойно.
Я лишился богатого урока и денег и приобрел славу чудака, но никогда не забуду милую Эллу, которая так приятно жужжала над моим инструментом.